Сергей кивнул. «Неужели счастье нужно держать нежно, а не бульдожьей хваткой?» — подумал он.
Шляпников показал вперед, Сергей хотел спросить, что там такое, но рот заткнуло упругим, как резина, воздухом.
«Надо молчать и переговариваться только взглядами и жестами, — подумал он и догадался: — Надо держать аппарат на одном уровне: расстояние между форштевнем и линией горизонта должно быть постоянным».
Сергей представил на минуту, что под его ногами и полом кабины нет ничего, кроме тысячи метров неба, и даже не смог улыбнуться от счастья, так оно было велико.
Гидроплан шел как будто правильно — Шляпников молчал. И Сергею показалось, что аппарат летит сам по себе. И тогда он дал штурвал от себя — машина пошла на пикирование. И Сергея охватило неведомое ликование, которое выразить словом невозможно. «Я — небо — море — аэроплан — Одесса — вселенная — Долганов — Шляпников — человечество — это одно!» — думал он, точнее, это думалось где-то помимо него, где-то глубоко, на тысячу метров глубже его сознания. На его глазах под очками показались слезы.
Шляпников показал: «Хватит!» — и взял штурвал на себя.
Гидроплан наклонился, его крылья, связанные между собой расчалками, одной половиной глядели в море. Над морем медленно плыли подсвеченные розовым светом облака, сквозь их разрывы сверкала морская рябь. Сергей поднял голову — над ним в ролевом свете плыли облака, а вот сквозь глубочайшую пещеру, озаренную изнутри огнем, вырвался широкий голубой луч.
Уже на земле, после того как гидроплан закатили в ангар, Шляпников сказал:
— Проведем разбор сегодняшнего полета. Ошибки Королева: не хватай штурвал мертвой хваткой — не убежит, второе — держись в кабине спокойно, не напрягайся, третье — машина у тебя гуляет по курсу и по тангажу…
— Александр Васильевич, даже Москва, ходят слухи, не сразу строилась. Вы-то, наверное, когда учились, тоже хватались за штурвал, как голодный за калач, — сказал Долганов.
— Учился, — усмехнулся Шляпников, — в бою учился. Работал мотористом, а летчика не оказалось, а задание срочное. Вот и полетел по прямой — не мог делать крены, даже блинчиком не мог поворачиваться. Ну и вернулся с тридцатью пробоинами…
— И с орденом?
— Да, — нехотя пробормотал Шляпников. — А когда клюнет машина, выбирай спокойно…
— Александр Васильевич, расскажите, как вы брали Зимний.
— Долганов! Не мешайте мне проводить разбор!
— Слушаюсь!
— И привыкай видеть все. У военлета глаза и уши должны быть по всему телу. Понятно?
