II.
Абдурахман сидел в полутемной комнате самой младшей жены, Зюлейки. Сегодня джума (пятница, праздник), и Абдурахман с удовольствием слушал капризы молодой женщины и смотрел на ее шалости. Она пробовала плясать, прыгала по комнате, заставляла Абдурахмана себя ловить, но старый игрок видел, что у Зюлейки есть какие-то мысли, и ждал, когда опа начнет свою «партию».
Наконец, Зюлейка, после того, как получила денег на духи, два браслета и несколько аршин лент, стала серьезной, и Абдурахман навострил уши.
«Эга! Это только начало. Бульды (довольно)», решил про себя Абдурахман, но Зюлейка заплакала, и старый аксакал встревоженно поднялся с места. Кажется, начиналась большая партия, и ему было не до чилима (табака).
Зюлейка без предисловия стала говорить о том, что бедная ханум, которая ей прислуживает, рассказала ей о несчастье своего сына. Он был в чай-хане, когда там играли кумарбазы (игроки в кости), и теперь сидит в арестном доме по приказу судьи. Сын ханум в кости вовсе не играл, а только смотрел, но судья будет держать его две недели в арестном доме, а, может, и больше, и бедная ханум проплачет все глаза. Кроме того, ханум нечего будет есть, так как бала (юноша) работает арбакешем (ломовиком), и, пока он будет сидеть, в дом никто не принесет денег.
Гибкая Зюлейка снова заплакала, склонив голову на колени, и крупные слезы, как бриллианты, посыпались на ее легкие шелковые шальвары.
Абдурахман размяк и гладил свою длинную белую бороду. С кем бы он не играл, он всегда брал фор, и потому Зюлейке пришлось долго доказывать, что опа любит Абдурахмана, как ни одна из двух остальных жен.
Абдурахману очень хотелось верить, так как по свойству своего характера, он не любил прямоты «ладьи» и опасался пронырливой дружбы «слона», а ведь это именно были его две остальные жены…
Зюлейка довольно легко его уломала, и, когда перевалило за полдень и солнце стало склоняться на запад, Абдурахман вышел на белую от жгучего солнца улицу и направился к судье с тем, чтобы сыграть партию на освобождение сына ханум.
III.
На террасе, в одном жилете, с сигарой в зубах, отдыхал толстый судья. Перед ним на столе была бутылка легкого вина, и он по журналу просматривал какую-то сложную шахматную партию. Вдоль террасы сплошной стеной висел виноград, закрывая свежими листьями игрока от жаркого солнца.
Судья недавно пообедал и теперь отдыхал.
— Абдурахман? Салем алейком! — Они поздоровались.
Собственно, Абдурахману предстояло две партии, и первая партия заключалась в том, чтобы судья согласился на такую игру, где ставкой было бы освобождение арестованного, а вторая — это уже настоящая партия на доске. Они много раз играли в шахматы, и судья играл хорошо, Абдурахман это знал.
