Лицо ее разгорячилось, голова чуть поникла, и дурманные, легкие шорохи вырывались из груди, чтобы стать шелковыми крыльями… Пробило полночь.
Колокольный звон, словно ветерок, всколыхнул волшебные крылья Анны, они приподымают ее над землей, чтобы она могла сдвинуться с места.
Ибо там, у топки, кроваво-красной лампой горит голая грудь кочегара, голова его, шипя и дымя, пылает перед Анной, девушкой-бабочкой, которая, вздохнув, кивает:
— Летит маленький жучок, летит на свет лампы…
Кочегар закрыл дверь, обнял Анну, и все стало тьмой.
Мальчик-ученик, весь дрожа, подкрался к кочегарке и остановился перед закрытой дверью.
— Анна, ты здесь? Ты здесь, Анна?
Он открыл дверь. Рыжее пламя сочилось на переплетшихся в объятии Анну и кочегара.
Мальчик глядел во все глаза, потом встрепенулся, схватил лопату, глубоко всунул ее в недра топки.
И, очумелый, метнул на обнявшуюся пару раскаленный угольный жар.
Красный, сверкающий, искрящийся ливень обрушился на обнаженных и обжег их. Затем скатился, иссяк.
Обнявшиеся засверкали крошечными язычками пламени, засветились и, крича, вскочили на ноги.
Они метнулись к двери, и в голые спины вновь полетел трескучий жар.
На их вопли сбежались красильщики, девочки, мастер.
Поднялся крик, все стали как вкопанные. Мастер в дверях крикнул:
— Содом и Гоморра! Огненный дождь!
И все, визжа, в голос закричали:
— Эй, брось лопату!..
Снаружи доносились стоны кочегара, плач Анны. Мальчик-ученик стоял-стоял и тоже заплакал. Красильщики, яростно топая ногами, придвинулись к нему.
— Бездельник, сдавайся!
Но мальчик-ученик с полной лопатой жара лишь отступил назад.
Жар все еще рассыпался искрами на лопате, красильщики остолбенело смотрели на алые жемчужины.
Снаружи было тихо. Ослепительный снег беззвучно чиркал по звездам, дающим тепло без огня. Вдали виднелись заснеженные горные вершины, и ветерок едва слышным, потрескивающим бичом сгонял с них лунный свет.
1929
Перевод В. Смирнова.
