Старик через силу шоркал метлой, отдувался, а иногда, остановившись, что-то бормотал обвалившимся беззубым ртом и, спихнув на затылок сплющенную кепку, утирал пот со лба, озирался из-под куститстых, седых бровей. Что-то знакомое вымелькнуло в иссохшем лице, затянутом сивой щетиной… но тут старик, отпыхавшись, повернулся к Ванюшке сутулой спиной и опять зашоркал метлой трещиноватый асфальт.
«Нет, наверное, на земле работы благороднее, — праздно рассудил Иван. — Гадить-то все мастера — всю землю испоганили, — а вот убирают одни дворники за жалкие гроши…»
Прикрыв глаза, потирая висок, Иван мучительно гадал: где же он встречал этого дворника?.. и он бы вспомнил, но мешали привязанные веревочками к ушам, толстостеклые очки, таящие глаза старика. А дворник домел свой участок, прислонил метлу к изглоданной на корню, облупленной колонне гостиных рядов и стал выуживать из каменной урны пустые бутылки. Подслеповато жмурясь под круглыми очками, озирал горлышки на свет, прощупывал их пальцами, искореженными костоломкой, а уж потом тряскими руками пихал посуду в линялый, латаный-перелатанный, заплечный сидорок. О, Господи!.. Тут и распознал Иван в старике своего земляка, а по жене-покоенке Груне даже и сродника, — дядю Гошу Рыжакова… язык не поворачивался обозвать Хуцаном.
Безжалостное и насмешливое время не красит и комлистых мужиков, обращая их в заплесневелые, замшелые валёжины, но тут оно шибко уж торопливо и усердно порадело, — краше в сосновую домовину кладут. Сколь помнил Иван Гошу, годы не брали мужика, и, несмотря на седьмой десяток похаживал по Сосново-Озёрску, ядреный, осадистый, игривый …мимо девки да малины даром не пройдет, непременно ущипнет… но теперь, спустя без малого двадцать лет, перед Иваном горбился усохший, кожа да кости, вызеленевший, изветшавший старик.
Иван решил разминуться с земляком, будто не признал, как разминаются, сворачивая в проулок, с бывшими приятеля и знакомцами, от коих отвратилась душа, с кем не охота видеться с глазу на глаз, но тут случилось… Пока гадал: подходить, не подходить?.. к старику привязались два бича в грязной и рваной лопотине, истраченные жизнью почти дотла, но злобные.
— А тебе, дед, счас заеду в пятак, перевернешься кверху раком! — накинулся на Гошу ершистый бич. — Я те, сучий потрах, сколь базарил, чтоб тут не собирал бутылки?!
— Глаз на холку натяну! — буром попер на Гошу и другой бич. — Гони, тварь, пушнину…
— А ну, давай сюда, падаль!.. — ершистый потянул со стариковых плеч сидорок с бреньчащими бутылками.
