Но и на старуху бывает проруха, — и на ворона управа сыскалась: Сталин объявил Льва Байкальского злейшим врагом народа, в чем народ и не сомневался, — и упек сердечного, таракана запечного, в кутузку, а после сунул в зубы кайло каторжанское и велел земелюшку грызть на севере… Поговаривали, что Гоша Хуцан с перепугу сдал своего батьку единокровного вместе с потрохами, нагородил три короба и маленьку тележку, что было, а чего и быть не могло. Крепко подфартило Самуилу Моисеевичу: и царской каторги хлебнул, и сталинскую испробовал, да там и загинул навек. Хлопнули, поди, врага народа, в распыл пустили, чем тот раньше и сам промышлял. «Любил бороды драть, люби и свою подставлять, — рассудили деревенские мужики, — Оно ведь и комары кусают до поры…» Гоша Хуцан, в лихое время чуть было не поменявший фамилию с Рыжакова на Лейбмана, тут облегченно перекрестился про себя. Пронесло…
А потом новый загиб приспел, хрущевский, и вышло, что Самуил Лейбман безвинно страдал, горемышный… от своего же прижима; и опять в герои попал — самое бы время кумачовы штаны оболокчи да револьверт на пузо привесить. Опять на коне, опять над народишком можно галиться, да вот беда-бединушка, не дожил до светлого часа, упокоился бедный стрелок в мерзлой магаданской земле. Спохватился было Гоша Хуцан, снова надумал сменить фамилию, природнится с Лейбмановой родовой… так уж чесалось в евреях походить — богато живут, черти… но те, прознав, как внебрачный сынок оговорил их славного отца, дали ему такой отворот поворот, что больше Гоша к ним в родню не совался. Отбили охотку, пришлось русским маяться весь век.
А по-первости… от беса — крестом, от свиньи — пестом, от Самуила Лейбмана ничем не откреститься, не отбиться. При его крутом правеже, когда кулачили здешних мужиков, пострадал и Ванюшкин дед, Калистрат Краснобаев вместе со своей Маланьей… все подчистую отняли… и лишь чудом мужик избежал выселки. А Гоша Хуцан… одна родова… бегал у Лейбмана в подсобниках, что Краснобаевы, лишенные скота, дома-пятистенка, амбаров, завозен, молотилки, сеялки, конечно же, не могли Гоше простить, хотя со временем, вроде, смирились, да еще и родней стали. А тут война, в горе, в ненависти к чуженину-разорителю и погубителю побратавшая народ, притопила недавние раздоры и обиды.
— Эти семейские,— продолжал пьяно ругаться Гоша,— да особливо скрытники, такая, паря, контра оказались… У их в тайге, по заимкам сволочь белая и пряталась. Тех же бандитов, взять… кулачье недобитое!.. тоже по займишам таились, волчары. Оттуда и на разбой ходили. Но мы им дали укорот, отстояли нашу рабочую волю.
