— Отпусти парня! — сердито велела мать, — зашибешь, не доживет до кумунизма твоего. Да с такими кумунистами… — она усмешливо глянула на Гошу, — ничо путнего сроду не построят. Всё расфугуете…
Никола Сёмкин смехом скомандовал:
— Кумунис!.. ложись вниз!
Гоша ссадил Ванюшку на пол, и малый от греха подальше юркнул в горницу, забрался на койку, укрытую цветастым, лоскутным покрывалом, и утаился за широкой бабушкиной спиной. Мужик сунул нос в горницу, церемонно поклонился бабушке Маланье, поздоровкался на хохлатский манер:
— Здоровеньки булы, Меланья Архиповна.
Старуха лишь повела на него осерчалыми очами и молча отвернулась.
— С праздником Вас, Меланья Архиповна, с Покровом.
— У тебя, зюзи, через день да кажин день праздник, — не глядя на гостя, проворчала бабушка Маланья. — Как чарку поднесут, так и поднесеньев день.
— Нет, Меланья Архиповна, я сам себе подношу, не голь перекатная. Ишо пока в кармане брякат… — Гоша призадумался, укрылил памятью вдаль, рассеянно и улыбчиво глядя на старуху. — Батя мой все поминал, Сила Анфиногеных: запряг, говорит, жеребца в кошевочку и, дескать, еду свататься к Анфисе Шуньковой, к мамке моей. Но это ишо в Укыре… Тихонько еду, жеребца не понужаю, и уж к Шуньковской усадьбе подъезжаю, а встречь Малаша… Это про тебя, бабушка Маланья… Стоит, дескать, с Петрухой на руках. Тот ишо титьку сосал… А уж дело по весне было, снежок таял… Но и, говорит, дескать, стоит Малаша, парнишонку тетешкает на руках. Здоровая, красивая, аж загляделся. Завидно стало…
— Ой, — махнула рукой и брезгливо сморщилась старуха, — иди, иди, пустобай.
— Охота мне с тобой посудачить, Меланья Архиповна, про ранешну жись. Ты ить старуха мудрая…
— Об чем нам с тобой, Гоша, судачить?! — осекла его бабушка Маланья. — С тобой,бара, водиться, что у крапиву садиться.
— Да?.. Ладно, не ругайся, бабка, — седни же праздник Покрова, — грех ругаться.
— Иди-и, Гоша, иди, не досаждай. Выпивай, закусывай…
Незванный, нежеланный гость вернулся в куть, не солоно хлебавши, но, зарно глянув на хозяйку, повеселел.
— Значит, Ксюша, говоришь, хозяин-то рюмки сшибат? — Гоша Хуцан засмеялся.
Степенно снял каракулевую шапку, долгополое кожаное пальто и повесил на березовую спичку, вбитую в избяной венец; оставшись в темно зеленом кителе и черных галифе, промялся по кухне, смачно скрипя шитыми на заказ, ладными хромовыми сапогами и с кряканьем потирая руки. В полувоенной справе Гоша, будучи ростом аршин с шапкой, смахивал на задиристого деревенского кочета, хотя и трудовая мозоль подпирала китель, а плечи жирно обмякли.
