Белк откашливается.
— Почему я играю так хорошо? Просто, потому что я никогда не сгибаю пальцев.
— Извини, что? — приходится отвлекаться на то, чтобы заточить вторую половинку карандаша. Не обращая внимания на то, что сказал Белк, я остервенело точу её до состояния спицы. Потом обламываю слишком острый кончик. Потом снова точу.
Белк принюхивается:
— Пальцы я никогда не сгибаю, вот что.
Я делаю непонимающее лицо.
И тогда он отпихивает меня от пианино и начинает играть зверский маршевый регтайм — и хвостом, ну прямо как метроном ритм отсчитывает. И победоносно смотрит на лапы. Это такие лапы, что и вовсе без пальцев обойтись можно. Лапы у Белка как две коряги. И будто бы две жабы на этих корягах сидят — мягкие, кожаные пупырчатые подушечки.
— А ведь действительно — я никогда не сгибаю пальцев, — с удовлетворением произносит Телониус Белк. Так, словно напоминает себе об этом в какой-то очередной раз.
Я знаю, что у Белка не сгибаются пальцы. Говоря точнее — сгибаются, но не в том месте, где нужно их сгибать, чтобы уверенно чувствовать себя за пианино. Сгибаются они в районе коготков. А коготки служат для того, чтобы схватить, скажем, картошку и отправить её в рот целиком. Когда лакомишься более изысканной пищей — например, блинным тортом — требуется столовый прибор, который Белк будет забавно прижимать двумя лапушками одновременно. Рыбку — муйкку он просто-напросто всасывает в себя из горсти. Я видел это, по меньшей мере, сто раз и ровно столько же раз давился при виде такого негигиеничного безобразия. Сгибались бы у него пальцы — давно бы заставил есть как человек.
А сейчас белк сидит передо мной с таким видом, как будто мне что-то приятное сказал.
Хорошенько заточив карандаш, я начинаю гнусно хихикать.
— И никогда не сгибал! — отчаянно кричит Белк.
Да, да! Видели бы вы его пальцы!
— Поэтому и получается хорошо, — гнёт своё Телониус Белк
Я хмыкаю.
— Спорим? Не сгибай пальцы и всё начнёт получаться само собой.
Белк невероятно азартен. И обидчив. Сожрал недавно игральный кубик от старой «Монополии» и разродился им на горшке. Первый же вопрос — сколько выпало? Я тут же спустил воду, а он потом полвечера дулся.
Но чтобы не обижать его лишний раз, я заключаю с Белком пари. Таинственное пари при свете ноябрьской луны. Ещё нет шести вечера, а она уже светит в окно светом обглоданной кости.
Мы скрепляем договор рукопожатием с НЕСОГНУТЫМИ пальцами. Пожимая мне руку, Белк втягивает в себя коготки и получается так, будто тискаешь мягкую игрушку. И я лишний раз убеждаюсь, что такой лапой играть невозможно в принципе. Но зная, что вытворяет ей Телониус Белк, уважительно жму посильней, а потом и вовсе не хочу отпускать эту игрушечную мягкую лапу. Я желаю, чтобы всё наконец получилось, а договор наш вступил в силу как можно скорей. Чёрт знает, ведь хуже уже не будет. Потому что хуже, чем я не играет никто. Даже обычная белка играет куда лучше меня. Настолько лучше, что уже даёт мне советы. А кто его знает? Вдруг всё получится?
