Но классы в Риверсайде это еще не все. Мне же надо начинать учебу на степень магистра, по-английски это «мастер». Поэтому я как-то недавно целый день посвятила полностью визитам в два университета, ближайших к моему дому. И очень удачно. Попала в одном из них прямо на семинар. Американцы обожают всякие семинары, конференции, сборища. Обычно при этом всегда бывают легкие закуски и прохладительные напитки. Такое впечатление, что американец очень боится умереть с голоду. Я, кстати, уже много лет назад заметила, почему это в американских фильмах вечно показывают, как люди едят. Теперь-то я поняла почему. Да потому, что это на самом деле так, они часто едят, везде ходят с ланчевыми боксами (коробками). А на описываемом семинаре после закусок мне предложили подавать заявление на магистра образования к ним в университет. Я сразу загорелась этой идеей. Как-то в прошлом году мне попал в руки журнальчик, приложение к газете «ЛА Таймз», «Парад». В нем, действительно как на параде, были опубликованы фотографии нескольких десятков американцев разных сословий и профессий и внизу каждой фотографии были указаны возраст человека, имя, профессия и зарплата за год. Это был результат статистического исследования. Больше всего мне запала в душу одна фотография и подпись под ней. На фотографии была женщина сорока лет, в меру упитанная американка из Техаса, администратор от образования. Ее зарплата была что-то около ста семидесяти тысяч долларов в год. Неподалеку была фотография нашего теперь уже скандально-известного президента Клинтона, зарплата которого немного больше: двести тысяч в год. С тех пор у меня в душе осталась какая-то неосознанно-неоформленная мысль о том, что люди в системе образования имеют очень неплохие зарплатки. Я не знаю, как для кого, но для меня это очень существенно. Передо мной всегда наглядный пример моей мамы-в-законе, пример того, как не надо жить в Америке. Зачем человеку Америка, если он «лежачий камень»? Владея английским и испанским (в Калифорнии это большое преимущество для работы), она выцарапала какую-то раннюю пенсию (четыреста тринадцать долларов), которой не хватает на оплату ее двухкомнатной квартиры, и теперь всех кругом обвиняет в своей бедности и несостоятельности. Больше всех достается Майку, ее единственному отпрыску. Поэтому он неделями оттягивает удовольствие пообщаться с мамой. Чем можно заниматься тридцать лет, даже не получив гражданства за все это время, продолжая путаться с иммиграционным офисом – это мне непонятно. Поэтому я так и бегаю, пытаясь улучшить свои доходы, чтобы это мне гарантировало нормальную спокойную старость (если доживу). Образ моей несчастной испанской мамы постоянно меня стимулирует. Несчастная мама ездит на машине в супермаркет, пьет кофе по утрам, без которого у нее не работает голова, и клянет свою жизнь.
