Утром нас разбудил тот же самый человек, что накануне запер нас в комнате. Собрались мы уходить, а он:
— Платите!
— Как! За что платить? Мы тут не ели, не пили!
— А за ночлег?
— Вот так так! Где это видано, где это слыхано, чтобы за ночлег платили? У нас каждый спит там, где ему взбредет в голову: дома, в хлеву, в шалаше, а то и прямо в поле… И никто ничего за это не платит.
— А здесь платят!
Вытащили мы деньги и заплатили.
— И за лампу, которую разбили, платите!
— Господи, за какую лампу! Сам оставил тут какой-то чертов фонарь, всю душу он мне вымотал, пока его погасил, а теперь еще и плати!
— Платите, платите!
Заплатили мы и за лампу.
Вышли на улицу и отправились на базар. У нас оставалось еще немного денег, и мы решили купить кое-какие мелочи. Никогда не думали, что можно ухлопать столько денег на то, чтобы переспать.
Обошли мы рынок, и тятя зашел в какую-то лавку. Я — за ним. А в лавке — чего только нет!.. Тятя только головой вертит, а лавочник его обхаживает:
— Чего изволишь купить?
Тятя смотрит и молчит.
— Скажи, что тебе нужно?
— Хочу купить что-то, да вот нет у тебя!
— Что ты говоришь! У меня разве что поповых ушей да воробьиного молока не найдется!
— А я говорю, что нет…
— Ну скажи, что тебе нужно?
— Мне нужна волынка.
— Твоя правда, волынки нет.
— А я про то и говорю. Ну ладно. Заверни мне кусочек того красного рахат-лукума. Отнесу ребятишкам.
Завернул нам лавочник кусочек рахат-лукума, и мы вышли из лавки.
Побродили мы еще немного по рынку, и отец сказал:
— Нет у нас больше денег ни на волынку, ни на поезд, ни на что. Поэтому давай-ка собираться домой. А то, если проведем еще ночь в котле, может, и свои шапки придется здесь оставить.
Пошли мы домой.
По дороге проголодались, а хлеба не осталось у нас ни крошки. Тут тятя вспомнил про рахат-лукум.
— Давай-ка съедим его, — предложил он. — У меня ноги подкашиваются от голода.
Отец вытащил нож и разрезал пополам кусок рахат-лукума.
— И что это, тятя, за рахат-лукум. Какой-то твердый, как халва!
Начали мы его есть, а он пенится, как мыло.
— Тятя, брось эту дрянь! Это вовсе не рахат-лукум! Похоже, что это крашеное мыло или черт-те что! Пенится! Обманул нас проклятый лавочник!
— Ешь, ешь! — говорит отец. — Пенится, не пенится, мы за него деньги платили!
И мы съели его.
Потом мы вернулись домой, и тут у нас заболели животы, и мы два дня провалялись.
С тех пор мы даже и думать не хотим о Софии.
