Нам в счастье не верится.
Мы дремлем на досках и видим во сне
Птиц чёрных над вереском.
Не будет возврата из тёмной дали
Ни пешим, ни конному.
Вам всем отрядят по три фута земли,
И семь футов – конунгу.
Лишь берег, чтоб бегать, спустив стремена
Над мёртвыми – берег нам.
Ослепнет от слез твоя, конунг, жена
На пристани Бергена.
Ты думаешь – смерти страшимся? Чёрт с ней,
Для страха лета не те.
Саксонские стрелы летят не в коней,
А в тех, кто на их хребте…»
Ни звука, ни шороха – все захвачены суровой мелодией саги. О чём песня – тоже загадка, даже для наших учительниц. Кто сейчас вспомнит эпизод из «Айвенго», где говорится о набеге Гаральда Строгого, о шести футах доброй английской земли, обещанной ему саксонским тёзкой – тем самым, которому крепко не повезло всего через три недели при Гастингсе?
Но это, похоже, никому не мешает. В глазах ребят и девчонок – мерные взмахи вёсел, россыпи солёных брызг, отсветы низкого северного солнца на подёрнутых ржавчиной кольчугах и храп боевых лошадей, беспокойно перебирающих копытами в узких палубных стойлах.
«…прозрей! Осади многовесельный струг!
…По вереску летнему
Нас гонят Гаральдовы скальды на юг,
К их пиру последнему…»
Конечно, пришлось давать объяснения, вылившиеся в краткую лекцию по средневековой истории Европы. Обе классные не вмешиваются – слушают, в их глазах прыгают весёлые чёртики.
Чтобы избежать лишних вопросов вру, что текст песни – перевод с норвежского, найденный в каком-то толстом журнале. «Иностранная литература»? «Нева»? Нет, уже не вспомню, простите… И ты, Эжен, извини, песни свои ты ещё сочинишь и споёшь[6]. Я же не собираюсь вылезать с ними на эстраду, даже на КСПшном слёте! И слова с аккордами переписывать не стану, хотя Ритуля уже просит. Потом, потом… а там, глядишь, и забудется.
Хихикаю про себя – ну вот, начинаю выполнять пункты из «обязательного списка попаданцев». Плевать: душа просит песен, и их есть у меня. В конце концов – тварь я дрожащая, или право имею?
Слушатели тем временем требуют продолжения. Стоянка в Ростове-на-Дону позади, Галина с Татьяной Иосифовной тихо радуются, что всё прошло благополучно, никто из деток (это не ирония, они так к нам обращаются) не отстал.
– Ну, что вам ещё спеть? «Машину» не предлагать, и без меня есть кому.
– Блатняк! – требует Генка Симонов и вызывающе смотрит на учительниц. Галина недовольно хмурится, но молчит. Подход у неё такой: не давить и не навязывать.
Дворово-блатная романтика у нас в школе была не в ходу. Я сам познакомился с этой песенной культурой гораздо позже и, помню, ещё удивлялся: как это такой мощный слой «народного фольклора» прошёл мимо меня? Гендос же появился в нашем классе всего год назад, переехал откуда-то из Капотни – заводской район, совсем другой жизненный опыт. На меня после сентябрьской стычки смотрит с пониманием и интересом, хотя я и стараюсь с тех пор избегать околоблатной лексики. В иное время он имел бы все шансы попасть в АУЕ, но в 1978-м до этого, к счастью, далеко. Нужен живой контакт, чего у Гендоса нет. И не будет: после восьмого класса уйдёт наш Генка в техникум, потом армия – пока однажды в Кабуле старший сержант Симонов, тянущий «срочку» в аэродромной обслуге, не сдёрнет из расположения в самоволку за сигаретами и бухлом. То, что от него останется, похоронят в закрытом гробу.
