Вера Засулич была именно таким символом.
Смотрите-ка, вот фотография: Вера Засулич на смертном одре.
Тёмная комната, клетчатые обои (или это драпировки) на стенах. Белым полотном занавешено что-то, то ли окно, то ли зеркало. Этажерка, столик с какими-то книгами или тетрадями и малюсенькой вазочкой, в коей трепещет цветочек. Узкая железная кроватка — такие раньше называли девичьими. На белых простынях на белой подушке под белым покрывалом лежит худенькая седенькая старушка с острым носиком и ввалившимся ртом. На вид ей лет восемьдесят с гаком, а на самом деле скончалась она, не дожив до семидесяти.
Вот её-то скоро перевезут в часовню при Петропавловской больнице, там набальзамируют, а далее отправят на Бассейную, одиннадцать, чтобы все на неё в последний раз посмотрели.
Из бывшего домовладения бытописателя петербургских убийств — в бывший особняк имперского капиталиста.
А кто она вообще такая?
Скромная девушка из хорошей семьи.
Знаменита тем, что пыталась убить градоначальника и её за это оправдали.
Больше она, в общем-то, ничем особенным в истории человечества не отметилась.
Причём убить она хотела не плохого градоначальника, а хорошего. И не со зла, и не по личным и корыстным мотивам, а из высших и благородных соображений. Во всяком случае, так ей казалось.
Потом она, может быть, передумала и пришла к выводу, что не стоило стрелять в генерала, читавшего в этот момент её прошение о работе и намеревавшегося, по-видимому, ей помочь. Может быть, она, ещё будучи под судом, в одиночной камере Дома предварительного заключения, думала об этом и передумала. Она, в общем-то, была хорошая, чистая натура из приличной семьи. Это видно на фотографиях, даже и на той, последней, с девичьей кроваткой.
Капитанская дочка — в прямом смысле слова: дочь отставного капитана Ивана Засулича. Сирота, рано умершего отца почти не помнила. Выросла, стала учительницей. Точнее говоря, выдержала экзамен и получила свидетельство домашней учительницы. Такая тихая, скромная… Просто плакать хочется.
И вот она решила убить градоначальника и чуть-чуть не убила.
Вот перед нашим мысленным взором зал заседаний Петербургского окружного суда. Это тут недалеко, на Литейном, дом четыре. Сей храм правосудия вместе с предварительной тюрьмой потом сожгут во время Февральской революции, а ещё потом на его месте выстроят Большой дом — ленинградский чертог НКВД-КГБ. Там в сталинские годы будут мучить людей всякими муками и расстреливать в подвале, возможно прямо под тем местом, где тужила в камере домашняя учительница Засулич. Но сейчас перед нами зал окружного суда, и он заполнен до отказа. В окна льётся весеннее солнце. Сквозь бубнение судейского чиновника и гомон многочисленной публики из заоконнных просторов доносится бодрое чириканье птичек. За судейским столом, в обрамлении двух манекенов в двубортных вицмундирах — внушительный господин с бакенбардами. Это Анатолий Фёдорович Кони, юрист и писатель. Любопытно, что через сорок один год, когда придут прощаться с тихой старушкой, обладательницей острого носика и ввалившегося рта, он, Кони, окажется членом правления того самого Дома литераторов, где это прощание состоится. И будет стоять у её гроба. Такая им предстоит встреча. А сейчас он — председатель суда над ней. А вот и сама она за загородкой на скамье подсудимых — в виде молодой, симпатичной, бледноватой особы в серо-мышином платьице и с неотразимой печалью в глазах… На своих местах прокурор, адвокат, присяжные. Заседание в разгаре. Публика (множество манекенов в различных одеждах) гудит в зале, лишь на время утихая после очередного председательского колокольчика.
