Всё. Расстреляли.
Я бы очень хотел уйти, тем более что обо мне вовсе забыли. Но не знаю, где выход. И потом, нужно забрать какие-то вещи, бумаги. Я слоняюсь в поисках того и другого — и вижу: отдельная комната, дверь приоткрыта, там стоят сумрачные фигуры, две или три женщины с землистыми, заплаканными физиономиями. Ах да: это же отпевание! Покойного отпевали. Ритуал уже закончен, женщины выходят: такие тихие, виноватые. Мне горько на них смотреть, и я иду обратно с твёрдым намерением собрать манатки и бежать отсюда… Вот какие-то шкафы или комоды, где, по-видимому, я оставил своё пальто… Тут приходится быстро посторониться: мимо несут тело. Его тащат двое или трое кряжистых дядек всё в тех же приличных костюмчиках. Тащат в соседнюю комнату, как я понимаю — в холодильник.
Мне совсем нехорошо.
И я уже вовсе укладываю в сумку бумаги и собираюсь напялить пальто. И тут ко мне подходит один из вежливых, такой молодой, спокойный. И говорит:
— Вы ведь такой-то?
— Да, — говорю я.
— Вы ведь написали это и это? — Он называет мои статьи и книги.
Киваю головой или говорю «да» так кратко, как могу.
— Ну так вы наш клиент. Ха-ха. Конечно. Пожалуйста, пожалуйста, идите, вы свободны, когда надо будет, мы вас позовём.
Ха-ха.
— Следствие по вашему делу уже идёт.
— …Полным ходом.
— …Идите, идите, мы вас позовём.
Где-то тут я проснулся.
Однако остался странноватый осадок.
Сейчас мы подъедем к первой остановке, и нам станет интересно глазеть в окно. И это всё пройдёт.
«Всадника длань в железной перчатке…»
Да, помнится, во сне было важно понять, что чувствует сам тот серый персонаж, когда его ведут мимо меня, и потом внизу.
Острое чувство совершенной бессмыслицы.
Он должен был, наверно, изумляться именно отсутствию смысла в происходящем. Почему его куда-то ведут? зачем все так одеты? к чему эти ненужные словеса? Что, собственно, делают с ним такое? И вот укладывают «на быка» и ставят ствол к затылку. Почему?
Никакого смысла.
Следствие по нашему делу уже идёт. Нас позовут. Очень-очень скоро.
Вон, смотрите, по улице шагает человек. Мы проезжаем перекрёсток Некрасова и Радищева, бывшей Преображенской. А по Радищева в нашу сторону движется человек. Ему лет за тридцать. Рост средний. Худощав. Походка молодцеватая, энергичная. Сам весь такой боевитый, такой, я бы сказал, бедно одетый щёголь. Продолговатая физиономия, ассиметричные глаза. Кажется (если мы правильно видим из вагончика), он немного косоглаз. Вот тут у нас в кармане завалялась фотография: это его фотография из следственного дела. Профиль, фас. Да, это он, Николай Степанович Гумилёв, поэт и путешественник. Если ему на голову нахлобучить шляпу-котелок и одеть попричудливее, то окажется, что он до некоторой степени похож на Хармса (вернее, конечно, Хармс, как младший, — на него). Гумилёв здесь живёт рядом, на Радищева, то есть на Преображенской.
