Мы шли по Пятой авеню. Немного погодя она спросила:
— Ты когда-нибудь напишешь для меня пьесу?
— Не знаю, смогу ли я снова писать.
— Но ведь Хельга тебя вдохновляла писать?
— Не писать. А писать так, как я писал.
— То есть, чтобы роль была для нее.
— Вот именно. Я писал роли для Хельги, позволяющие ей полностью самовыражаться на сцене.
— Я хочу, чтобы когда-нибудь ты сделал то же самое для меня.
— Может, и попробую.
— Для самовыражения Рези, — сказала она. — Рези Нот.
Мы наткнулись на парад в честь Дня Ветерана на Пятой авеню, и я впервые услышал, как смеется Рези. Совсем не так, как Хельга.
Смех Хельги журчал тихим шелестом, смех Рези звучал громко и мелодично. А рассмешили ее дурехи-барабанщицы, выбрасывающие ноги выше головы, вихляющие попками, играющие хромированными палочками.
— Никогда ничего подобного не видела, — объяснила она. — Похоже, для американцев война — дело сугубо сексуальное.
Она продолжала заливаться смехом и все выпячивала грудь, доказывая, что из нее тоже вышла бы барабанщица для парада хоть куда.
С каждой секундой она становилась все моложе и веселее, все более хрипло-непочтительной. Белоснежные волосы, лишь недавно наводившие меня на мысли о преждевременной старости, становились теперь на место, ассоциируясь с перекисью и девушками, удирающими в Голливуд.
Насмотревшись на парад, мы заглянули в витрину магазина, где была выставлена огромная позолоченная кровать, очень похожая на ту, что однажды стояла в нашей с Хельгой спальне.
Но не одна лишь вагнеровских пропорций кровать виднелась в витрине. В стекле витрины призрачно отражались и мы с Рези, и призрачный парад, продолжавшийся за нашими спинами. От такой композиции — реально ощутимая массивная кровать и бледные призраки — становилось не по себе. Этакая аллегория в викторианском вкусе, которая, надо сказать, хорошо смотрелась бы на стене в баре, — проплывающие мимо знамена, золотая кровать и призраки мужчины и женщины.
В чем именно аллегория заключается, не скажу. Но могу подсказать кое-что. Призрачный мужчина казался безбожно старым, изможденным и траченным молью. Призрачная женщина же годилась ему в дочки: юная, живая, лукавая чертовка.
25: Ответ коммунизму…
Мы с Рези лениво брели обратно к моему крысиному чердаку, заходя в мебельные магазины и останавливаясь пропустить рюмашку то здесь, то там.
В одном баре, когда Рези ушла в дамскую комнату, ко мне прицепился какой-то кабацкий заседатель.
— Знаете, в чем ответ коммунизму? — спросил он.
