Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence | страница 120
Тебя обидели, тебя сравняли с говном. Поди, Веничка, и напейся. Встань и поди напейся как сука (141).
Вкрапление в текст библейской лексики подчеркивает трагикомический характер повествования:
…я облеку тебя в пурпур и крученый виссон, я подработаю на телефонных коробках… (151)
Мы грязные животные, а ты как лилея!.. (135)
И я смотрю и вижу, и поэтому скорбен. И я не верю, чтобы кто-нибудь еще из вас таскал в себе это горчайшее месиво; из чего это месиво – сказать затруднительно, да вы все равно не поймете, но больше всего в нем «скорби» и «страха». ‹…› Вот: «скорби» и «страха» больше всего, и еще немоты (144).
Ряд традиционных литературных стилей и их саркастических отражений. Пример повествовательного стиля:
А может быть, это все-таки Петушки?.. ‹…› Куда все вымерли? И фонари горят фантастично, горят, не сморгнув (216).
Сердце билось так, что мешало вслушиваться, и все-таки я расслышал: дверь подъезда внизу медленно приотворилась и не затворялась мгновений пять… (217)
Далее, ложно-романтический, имитирующий штампы романтической литературы и включающий элементы «романтической» патетики, контрастно сочетающейся с фривольностью рассказа:
Быть ли мне вкрадчиво-нежным? Быть ли мне пленительно-грубым? (150)
Неслыханная! Это – женщина, у которой до сегодняшнего дня грудь стискивали только предчувствия (149).
А он все трясется и чернеет: «Сердцем, – орет, – сердцем – да, сердцем люблю твою душу, но душою – нет, не люблю!!» И как-то дико, по-оперному, рассмеялся… (178)
Пародийная имитация символистов:
…я дал им почитать «Соловьиный сад», поэму Александра Блока. Там в центре поэмы, если, конечно, отбросить в сторону все эти благоуханные плеча и неозаренные туманы и розовые башни в дымных ризах… (138)
Сентенциозный, литературно-лирический «полив», сравнимый Вайлем и Генисом с гоголевским стилем письма:
Утром плохо, а вечером хорошо – верный признак дурного человека. Вот уж если наоборот – если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение – это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек. Не знаю как вам, а мне гадок.
Конечно, бывают и такие, кому одинаково любо и утром, и вечером, и восходу они рады, и заходу тоже рады, – так это уж просто мерзавцы, о них и говорить-то противно (131).
Ибо жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? и затмение души тоже. Мы все пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой меньше. И на кого как действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира (213).