— Смотрите, — сказал лейтенант, остановившись у дома самого плачевного вида, где живет еврейская семья, — вот жалкая лачуга, которую я не могу видеть без боли в сердце.
Пока мы шли дальше, он рассказал мне следующую историю, печальное воспоминание об одной из жестоких превратностей войны.
В этом доме до взятия города жили две очень красивые женщины из племени наиль. Экспедиционный корпус стоял у стен Лагуата, и за несколько месяцев до осады лейтенант Н. проник в город; с ним был сержант из его роты. Лагуатец, служивший им проводником, привел их к двум женщинам; они встретили французов совсем не как врагов. Одну звали Фатима, другую — Мириам. Лейтенант и его товарищ по приключению сохранили нежные воспоминания о ночном посещении; уходя из Лагуата, они подумали: «Если мы когда-нибудь вернемся, у нас уже будут друзья в городе».
4 декабря, во время штурма, лейтенант вспомнил о женщинах. Он был в передовой роте и, следовательно, одним из первых ворвался в город.
Сначала он выполнял свой долг: руководил людьми, увлекая их вперед, но через какое-то время понял, что пора сдерживать распалившихся солдат. Впрочем, каждый предпочитал действовать по своему усмотрению, и вскоре командир остался один со своим сержантом. Им одновременно пришла мысль броситься к дому Фатимы. Они с трудом смогли его узнать. На улице шла ружейная перепалка: сражение перекинулось в центр города. И все же они достигли цели, но слишком поздно.
Перед дверью один солдат торопливо перезаряжал винтовку, штык был красным, кровь стекала по стволу. Два других выбежали из дома, засовывая на ходу в свои «кепи» платки и женские драгоценности.
— Зло свершилось, мой лейтенант, — простонал сержант, — стоит ли входить?
Они вошли.
Бедные женщины лежали распростертые, без движения; одна — на мощеном дворе, другая — внизу под лестницей, откуда она скатилась головой вниз. Фатима была мертва, Мириам — при смерти. С их голов были сорваны повязки. Ни серег в ушах, ни браслетов на ногах, ни заколок на хаике. Жалкие остатки одежды едва держались на поясе вокруг обнаженных бедер.
— Несчастные! — проговорил лейтенант.
— Грязные воры! — воскликнул сержант, первым заметивший, что на женщинах не было украшений.
Во дворе они нашли топившийся очаг, блюдо с готовым кускусом, веретено с намотанной на него шерстью и небольшой пустой сундучок с оторванной крышкой. На галерее лежало тело мужчины — голова и руки свисали с террасы, — застигнутого при попытке к бегству после сопротивления, которое, наверное, и вызвало резню. Мириам, умирая, выронила пуговицу, сорванную
