Актеры | страница 39

Кроме обжорства и жадности, Николай Николаевич страдал еще одной слабостью: он до болезни любил попугаев. И как только я явился к нему, он принялся знакомить меня со своими питомцами, которые подняли страшный крик. Николай Николаевич начал тут же рассказывать, что если у него на покупку попугая нет денег, он может заложить ростовщику любую ценную вещь, но обязательно покупает и привозит попугая.

— Вот этого разбойника и матерщинника я купил у какого-то моряка. Видишь, какой красавец? — он с любовью указал мне на красавца попугая, который очень нежно заговорил: «Попочка дурачок, попочка собачка, гав-гав, гав»!» И вдруг этот нежно-розовый попугай разразился такой матросской бранью, что у любого бродяги уши бы завяли, причем делал он это так громко, что ругань была слышна чуть ли не на улице. И я, смущаясь, сказал антрепренеру:

— Закройте окна, это же неприлично. — На что антрепренер спокойно ответил:

— Ничего, его весь город знает.

После обеда, что бы ни случилось, Николай Николаевич спал часа два и храпел так, что не только дом, но и мебель в доме дрожала, а так как попугаи также отдыхали вместе с хозяином часа два, то через некоторое время все попугаи начинали храпеть, подражая и вторя своему хозяину и в доме начинался такой страшный храп, что хоть святых выноси, а весь город и все горожане знали, что в этот час Николай Николаевич и попугаи «почивают».

Его кажущееся добродушие не мешало ему быть жестоким, беззастенчивым эксплуататором. Таким был мой «новый хозяин». Много страшного я потом узнал (и на себе испытал) об этом «милом» толстом человеке…

Я пробыл у него часа два. Свидерский очень тепло встретил меня, но я уже узнал ему цену по письмам товарищей-актеров.

Во время первого нашего свидания Свидерский очень тонко и умно дал мне понять, что от меня самого будет зависеть мое дальнейшее продвижение. И не только способности и честный творческий труд будут приниматься во внимание, но и отношение мое к персоне антрепренера. Все это он сказал мне не прямо, а в виде каких-то иносказаний, шуточек и анекдотов.

— Идите к Николаю Павловичу, — сказал он мне на прощание, — он очень хочет вас видеть.

П. А. Гарянов (1912 год).

Я пошел к Горелову.

Николай Павлович Горелов, наш главный режиссер, был человеком не совсем обыкновенным. О нем тепло, с восторгом говорили мне товарищи.

Жил Николай Павлович в старинном трехкомнатном домике с колоннами, в глубине небольшого сада, где, как часовые, выстроились серебристые тополя, а по бокам сгибались окутанные бело-розовым облаком цветущие вишневые и яблоневые деревья. Меня поразил уют квартиры Горелова. На стенах в овальных рамах висели портреты предков Горелова и его жены, тут были и портреты его товарищей и друзей, с которыми работал Николай Павлович в разных театрах России. На стенах висели венки и театральные сувениры. Я занялся разглядыванием небольшого серебряного веночка из фиалок. На венке была надпись: «Моему мужу и другу в день первого бенефиса. Коля, моя любовь к тебе сильнее моей жизни. Мария». В это время в комнату вошел Горелов. Я слышал, что он очень красив. И действительно это было так. У него было одно из тех лиц, которыми никогда не устаешь любоваться. Белые, как лунь, вьющиеся волосы составляли красивый контраст с большими черными совсем еще юношескими глазами.