На спектакль я пришел очень рано, старательно загримировался и оделся в свой собственный фрак. Взяв в руки цилиндр, я вышел из уборной к товарищам. Что такое? Все шарахаются от меня в стороны! Я ровно ничего не мог понять… Что это значит? Мне никто ничего не говорит. Это не то, что теперь, когда на художественном совете обсуждаются эскизы париков и костюмов, а на генеральных репетициях можно спокойно проверить и обсудить грим и костюмы. В то время мы о такой роскоши не мечтали! И вот, когда меня увидели наш режиссер и антрепренер, они, вытаращив глаза, уставились на меня. В это время прозвенели неумолимые театральные звонки и было поздно что-нибудь спасать и менять. Дали занавес. Наступил мой выход. Я играл какого-то серьезного дипломата, престарелого резонера. В публике при моем появлении начался неудержимый хохот. Ни одного моего слова слышно не было. Мой партнер, крепившийся до сих пор, тоже расхохотался. Смех в зрительном зале не умолкал, возрастая в те минуты, когда я по ходу пьесы, вставал или ходил по сцене.
Я был испуган до полусмерти и у меня буквально зуб на зуб не попадал. К счастью моему, дали занавес. Меня вызывали громом аплодисментов. Меня буквально вытолкнули на авансцену… Смех и аплодисменты при моем появлении не только усилились, но перешли в овацию. Я стою, кланяюсь и все еще ничего не понимаю. Мой премьер шипит мне сквозь зубы: «Что вы наделали, сумасшедший!» Я испугался еще больше.
Что же все-таки произошло? Почему так смеялась и аплодировала публика? А случилась очень простая вещь. Мой фрак и весь мой вид были невероятно смешны. Я был тогда очень худенький с мальчишеским лицом. В этом фраке я утонул, брюки были очень коротенькие и узенькие. Фрачная рубашка нелепо вылезла из-под «знаменитого» фрака. К юношескому лицу приклеилась нелепая бородка. На руках были нитяные белые перчатки, как у погребального факельщика. Вдобавок ко всему, у меня выпали манжеты, которые не были прикреплены, и я начал заикаться и долго не мог выговорить ни слова. Вообще весь мой «первый выход» был так виртуозно смешон, что товарищи, которые меня порекомендовали антрепренеру Викторову, были крайне смущены. Антрепренер мрачно спросил меня: «Вы понимаете, что вы натворили сегодня?» Но тут вмешалась жена антрепренера актриса Черкасова. Она сказала, что, по ее мнению, эту роль надо играть именно так, как я играл, что случайно получилась хорошая сатира на тот тип, который я изображал. «Это хорошая находка, — сказала она, — и публика в восторге, так и надо оставить!»
