Поезд тронулся, увозя нас в Варшаву…
* * *
В Варшаву мы прибыли утром. Солнце. Чудесный вокзал, длинные широкие улицы, какие-то необыкновенные кафе, огромные витрины магазинов. Коляски с богатыми дамами в них! Дамы, ведущие на цепочках крохотных породистых собачек!.. Мужчины в блестящих цилиндрах!.. А рядом нищета еще более страшная, вопиющая, неприкрытая, нежели в Белостоке. На одного элегантного бездельника приходится десяток оборванных, полуголодных и совсем голодных людей. И это так резко бьет в глаза! Шумят оркестры в шикарных ресторанах, кафе… В этих кафе вы не увидите ни бедняка, ни варшавянина средней руки… Но зато вечером в театре вы не встретите завсегдатая этих ресторанов и кафе… Вы увидите там скромно одетого учителя, доктора, рабочего, мелкого служащего… В руках у него газета, программа и билет в театр…
Играли мы в полуподвальном театре, который принадлежал в то время знаменитым еврейским актерам — чете Каминских. Это были милые, по-старомодному воспитанные люди. Они пришли к нам за кулисы и тут же церемонно представились и перезнакомились со всей труппой. Каминские бывали на всех наших спектаклях, приводя свою дочь, будущую актрису. Театр у них был плохо оборудован, сырой, темный и неуютный. (В наши дни, пожалуй, в самом небольшом городке нет такого плохого театрика). Советские дворцы культуры могли бы гордо стоять на самых центральных улицах Варшавы и поражать своей красотой, уютом и театральной техникой. А в Варшаве жалкий полуподвал назывался «театром». Таково было внимание к культуре при господстве капитала.
* * *
Следующий город был Ченстохов. Тоже плохой театрик, средние сборы и теплый прием со стороны неимущих классов.
Наконец-то мы собираемся «домой» в Гродно на зимний сезон. В первом же спектакле сезона со мной произошел курьезный случай, который мог для меня кончиться потерей работы.
После гастрольной поездки с Адельгеймами я уже начал приобретать собственный гардероб. В то время актеры и актрисы должны были иметь свои костюмы для всех спектаклей. Это теперь дирекция театра обязана делать за свой счет любые костюмы ко всем спектаклям, вплоть до носок и носового платка. Во времена моей молодости актер обязан был иметь все свое… И вот я купил себе фрак, конечно, с чужого плеча и к фраку цилиндр, тоже несколько старомодный. По молодости лет я вообразил, что у меня есть все в гардеробе для так называемого «фрачного» актера, и весьма гордился этим. В пьесе «Большой человек» мне дали играть какого-то француза лет 60… Для того, чтобы хорошо играть эту роль нужна была французская легкость и шик… Текст был насыщен французскими словечками, и потому актер мог щегольнуть блестящим произношением. Словом, это была «салонная роль». Ничего этого я по своей крайней неопытности тогда не понимал, да если бы и понял, то сделать этого по-настоящему не сумел бы. Режиссер со своей стороны не сделал мне никаких указаний.
