– Ну, чё замер, морская фигура?
– Люб, это, дай поправиться, а? Завтра занесу, честное пионерское.
– А остальное когда? В день Великой Октябрьской Революции? Вали отседа, пионер-переросток, – и тётя Люба показала пухлый кулак размером с перезревший херсонский помидор.
Ситуация складывалась патовая, грозившая перерасти в мат в один ход. Притом, мат оставался за более сильным и удачливым противником, тётей Любой, а ход за Куцем, да и тот назад.
Лёня сгрёб мелочь и так и пошёл, зажав её в кулаке, ибо карманы были пригодны только для ловли крупной рыбы и вентиляции. Непонятно, зачем этот аксессуар вообще был в Лёнином гардеробе. Рыбалку он не любил, а вентиляция не могла помочь заскорузлому, отполированному рванью брюк обрести былую свежесть. Мелкие предметы пропадали там, как корабли в Бермудском треугольнике.
– Да пошла ты, стерва старая, чтоб я ещё хоть раз… – бубнил Куц под нос, явно опасаясь, что его бравада достигнет цели и потревожит чуткий Любушкин слух.
– Чиво?! – заорала тётя Люба, – ты ещё и ругаешься, хрон?!
– Не-не, ты чё, это я не тебе, – сказал Лёня и быстро ретировался с поля брани.
Нужно было срочно что-то решать.
«Для скорейшего достижения цели лучше всего действовать наиболее проверенными средствами», – решил Куц и пошёл к ближайшему мусорному баку для разведки и извлечения оттуда драгоценной стеклянной руды, которая перерабатывалась в абсолютно ликвидный товар, называемый «деньги».
Каждый день, с восьми утра до восьми вечера, с понедельника по субботу, с перерывом на обед с часу до двух, двух с половиной, а иногда даже до трёх часов, тётя Люба, в миру Любовь Ивановна Каткова, работала стрелочником. Она умело направляла поезда, вагонетки и дрезины, гружённые золотом пенсий, зарплат и случайных заработков в кассу магазина с околофутбольным названием «Угловой», не забывая при этом о нуждах своей разнокалиберной семьи.
Как-то раз директор, он же и владелец, заподозрив безнравственное изъятие своего кровного, попросил Любовь Ивановну предъявить к просмотру внутренности её тугой сумки. Побледневшая всем периметром лица, она разложила пред ясны очи директора всяческое съестное и разные жидкости в бутылках из чистейшего стекла.
Директор, будучи мужчиной вежливым, галантным, любящим театр и раннего Пушкина, попросил тётю Любу прогуляться без возврата и не испытывать ни малейших надежд на полагавшуюся ей в конце месяца зарплату. Что она и сделала с готовностью, вытирая большими ладонями потрёпанное лицо, и клянясь на ходу всеми существующими и импровизированными родственниками в своей невиновности.
