При свете белых ламп, в чистой рубашке сидел Эрл. Сытое, почти неболезненное лицо освещал монитор. Сам он благоухал мылом и левомиколем.
– Привет. Как повязки?
– Тебя не было двое суток, так что я перевязался сам.
– Завтра выдам тебе диплом хирурга. – скривилась Марго.
– У тебя лицо сгорело. Длительное воздействие ультрафиолетовых лучей приводит к заболеваниям кожи и раку. Я это в твоих книжках прочитал.
– Витамин Д, сука, полезный. От его дефицита прыщи появляются и ноги отказывают.
– Ты просто образец милосердия, Марго. Я запустил два дрона. Остальные видимо неисправны. Почистил компьютер настроил подключение к трансляциям и заглянул в пару переписок, – Эрл развернул монитор к Марго.
– Они быстро подчищают сообщения. Успел сохранить парочку, но там пустой треп.
– Кроме Генри. Наследников не нашлось?
– Нашлось. Но о правах они заявить не успели. И судя по распечаткам звонков Хьюго семнадцатого, их внезапные смерти были убийствами. Папа делает звонок из Клермона в Лион в двенадцать дня, а в два часа Адама Польдена, сбивает автомобиль. В пол первого звонок в Виши и без десяти четыре Жаннет Грубер получает смертельное отравление алкоголем. И таких звонков куча. Сопоставь с некрологами.
– Да, отлично.
– Что отличного? Церковь устранила всех наследников престола Франции, ради сумасшедшего немца.
– Я восхищаюсь подходом и эффективностью. Его святейшество затеял большую кампанию.
– Давно хотел спросить. Почему вы тогда назвали Хьюго семнадцатого Романом? Его мирское имя, насколько мне известно, Юстин Паторс.
– Это не твое дело. Что там с дронами?
Эрл закрыл все вкладки и вывел на экран записи с камер.
– Камеры повреждены временем и грязью. Связь почти везде мертвая. Двадцать пять километров. Это край. Вот смотри. – Эрл развернул мониторы. Видишь эти точки. Суток через трое, они придут сюда, если не сменят направление. Я не знаю кто это. У них нет средств связи. Которые можно было бы засечь. Они часто сворачивают и петляют.
– Это паломники. Они бросают женщин детей и раненых, ради бижутерии на сгнившем пальце или разбухшей на жаре банке фасоли две тысячи девятнадцатого года производства. Они идут сюда.
– Я не смогу никуда отсюда выйти. Не смогу ничего и никому сказать. Для меня лучше быть мертвым. Скажите, почему вы называли Хьюго этим именем и позволяли себе так фамильярничать с его святейшеством?
– Никогда, никому, ничего, не рассказывай.
