А первыми издатель поместил автобиографические произведения лётчика.
В оставшийся небольшой промежуток времени до обеда я начал повесть «Ночной полёт». И до того увлёкся, что вопреки уже сформировавшейся привычке растягивать скудные порции еды и смаковать сигарету после, и то и другое поглотил залпом, чтобы как можно быстрее вернуться к прерванному чтению.
Может быть, я слишком впечатлительный, но как только я вынул закладку на нужной странице, больничной палаты вокруг не стало.
А перед моими глазами возник 1930-й год.
Часть света, которая практически прямо противоположна Прибалтике, если провести мысленно линию по диаметру земного шара.
Старые, тихоходные самолёты с поршневыми двигателями вместо реактивных, и без всяких навигационных приборов, сквозь десятки и сотни километров подмигивают друг другу бортовыми огнями, следуя на Южный крест и Сириус над горами и степями Латинской Америки.
Снизу эти летающие машинки кажутся маленькими-маленькими.
И по сравнению с пролетаемым расстоянием, они такие и есть.
А внутри этих чудес тогдашней инженерной мысли сидят за рулём интернациональные экипажи, собранные с миру по нитке из наиболее отважных представителей рода человеческого.
В числе которых и автор состоял. Ему было ровно столько же лет, сколько мне в те дни.
И у него было то, отчего мне стало досадно, что этого недоставало во мне.
Храбрый до безрассудства, он полагал само собой разумеющимся презирать опасности, бороться с трудностями.
Внезапно, выпадавшие на мою долю испытания, которые мне казались такими тяжкими, оказались пустяковыми, не составляя и одного процента от тех, с которыми приходилось сталкиваться героям повести, как с ежедневной привычной рутиной.
И тем не менее, я и перед лёгкими порывами ветерка в житейском море, касавшимися лично меня, умудрялся трусливо спасовать.
За ужином, за несколько минут до которого я успел закончить повесть, чувства мои были смешанными. Восхищение знаменитым французом, прославившимся как писатель и пилот, и стыд за себя любимого.
Я пытался уйти в чтение с целью бегства от реальности. Но она всё равно неумолимо врывалась в мои размышления, не давая забыться.
Узнав возраст писателя во время сочинения повести, я не удержался от сравнения между автором и мной.
Получилось небо и земля. У Сент-Экзюпери небо, которое он бороздил за штурвалом. А у меня земля, на которой я в последние несколько лет от случая к случаю валялся, с каждым годом всё чаще.
