Через пару дней после выпадения снега, я был вырван из болезненной дрёмы странным звуком в ставшей привычной для меня тишине. Нечто пробиралось сквозь снег, медленно, с тяжестью. Небольшое животное, возможно птица, ещё теплое, но замерзающее, маленький комочек жизни остановился где-то в снегу, совсем неподалеку от меня. Хриплое дыхание срывалось в беззвучный, бессильный, болезненный стон. В первые дни, я, возможно, издавал нечто похожее, но это вряд ли было сравнимо с тем, что слышалось сейчас. Я чувствовал дрожь этого существа сквозь толщу снега, чувствовал его беспомощные попытки выбраться из грубых ладоней сугроба, и казалось что в движениях его ещё достаточно жизни, что сейчас он отдохнёт пару мгновений и вырвется из плена, будет бороться до конца за существование и победит, добравшись до твердой земли. Но этого не произошло. Существо не двигалось с места. Я лишь слышал, как с трудом расширяются его лёгкие, как больно хрустит его горло от ледяного воздуха, слышал, как бешено колотится крошечное сердечко, не желающее умирать. Вот тельце напряглось, сжалось, пытаясь выдавить из себя крик о помощи, но услышал я лишь сорванный глухой хрип. Попытка повторилась, но на этот раз вышло ещё более жалко. Мне никогда не было суждено узнать наверняка, кто мой товарищ по несчастью, но осознание того, что я не одинок, принесло мне невероятный подъем духа и сил, прилив некой сплоченности и чувства общности. Когда узнаешь, что кто-то в такой же беде, что и ты, становится легче, возможно появляется некий элемент конкуренции, кто дольше протянет, а возможно, ты просто понимаешь, что твоя проблема не уникальна, и это не тебе одному выпала тяжёлая доля. Все мои родственники, должно быть, где-то совсем рядом, переживают то же гниение и кошмарную боль. Мысль об этом вызвала чувство вины, будто подумав о чужой участи, я сделал её реальной.
Поскольку мы были едины с древом, то могли слышать его беспокойные мысли ветреными ночами, чувствовать неясную тревогу по поводу некоторых концепций, обозначение которых родитель не позволял нам познать. Будучи с ним чем-то цельным, мы разделяли его настроение по поводу определенных слов, на каком-то инстинктивном уровне осознавали границы дозволенного общения, испытывали общий смутный страх перед словом «зима», и исходящую из страха табуированность на все прилегающие к этому слову темы. Знай мы тогда, что нас ждёт впереди, поменяло бы это хоть что-то? Наши функции остались бы прежними, но появились бы вопросы о смысле наших действий, нашего существования в качестве временного механизма питания создателя, который оправдан моральным долгом, платой за возможность чувствовать летнее тепло и поцелуи нежных порывов. Я вспоминаю приятные моменты жизни, но они больше не греют, лишь вызывают большую боль, от осознания неповторимости, исключительности, от откровения, что закрадывается в разум – лучше бы я никогда не знал, что можно чувствовать себя хорошо. Возможно тогда, происходящее сейчас не вызывало бы таких мук, из-за невозможности сравнить их с чем-то противоположным.
