Согласно каббалистам, люди могут говорить, потому что в их языке есть слово Бог («имя Бога» – это тавтология, потому что в иудаизме Бог и есть имя, Шем ха-Мефораш). Тора – это не что иное, как комбинация букв в имени Бога, она буквально состоит из божественных имён. Поэтому, пишет Шолем, «имя Бога – это главное имя, в котором заключается начало всех языков».
Если мы оставим в стороне педантизм каббалистов, мы можем сказать, что говорить во имя Бога значит говорить во имя языка. Именно этим и только этим определяется достоинство поэта и философа: они говорят исключительно во имя языка. Что же произойдёт, когда в современности имя Бога начнёт исчезать из языка людей? Что такое язык, из которого исчезло имя Бога? Ответ Гёльдерлина – решительный, пусть неожиданный – следующий: язык поэзии, язык без имени. «Поэту, – пишет он, – не нужно ни оружие, / ни хитрость, пока ему помогает отсутствие Бога»[83].
Для поэта необходимость обладала именем: народ. Как Бог, чьим синонимом он часто является, народ для поэта всегда представляет собой объект, а также субъект необходимости. Отсюда основополагающий узел между поэтом и политикой, и отсюда же трудное положение, в котором в определённый момент оказывается поэзия. Если народа именно в той мере, в какой он является потребностью, всегда недостаёт, правда и то, что на пороге современности его отсутствие возрастает и становится нестерпимым. Поэзией Гёльдерлина отмечена та точка, в которой поэт, переживающий отсутствие народа – и Бога – как катастрофу, ищет убежища в философии, должен стать философом. Так он превращает отсутствие в «помощь» («пока отсутствие Бога ему помогает»). Тем не менее, эта попытка может стать удачной, только если философ станет поэтом. Поэзия и философия на деле могут сообщаться только в том опыте, где отсутствует народ. Если мы назовём такой опыт «адемией», воспользовавшись корнем греческого слова «народ», демос, тогда адемия для поэта и для философа – а ещё лучше, для поэта-философа или для философа-поэта – это имя неразрешимого узла, связывающего поэзию и философию, и, одновременно, имя политики, при которой он живёт (демократия, при которой мы сегодня живём, это на деле адемия – и, следовательно, пустое слово).
И если поэт и философ говорят во имя языка, тогда сегодня они должны говорить во имя языка без народа (таков проект Канетти и Целана: писать на немецком языке, не имеющем никакого отношения к немецкому народу, спасти немецкий язык от его народа).
