Хусаинов приметил даже появление Индуса - многократно судимого рецидивиста-карманника, лицо которого он хорошо помнил по ориентировкам МУРа. Этот щипач специализировался на массовых мероприятиях, а митингов сейчас проводилось предостаточно, и народ на них увлекался до такой степени, что Индус ходил по чужим карманам, как по своим собственным. Для него настали золотые времена. Более того, стало значительно безопасней. Скажем, в транспорте или на рынке в случае провала вор рисковал поплатиться собственной шкурой, и даже при задержании сыщиками граждане норовили устроить над ним самосуд. На митинге же расклад был совершенно иной. Стоило крикнуть что-нибудь о преследовании агентами КГБ, как возбужденная толпа бросалась на выручку и отбивала вора у оперативников1.
Индус покрутился минуту и, видимо, не сочтя данное вече достойным своего внимания, исчез.
Едва подошли первые слушатели, на постамент памятника рядом с Ломоносовым вылез Гринберг. Яростно размахивая руками и поминутно рискуя свалиться, он начал речь. Руслан Аркадьевич то срывался на фальцет, заливая первые ряды слушателей потоками слюны, то понижал голос до интимного шепота. Хусаинов понимал лишь отдельные слова: "Мировое сообщество... тяжелая утрата... тоталитарный режим... чудовищное преступление... наглая провокация КГБ... мировое сообщество... борцов за права человека... преследования по убеждениям... присутствующие здесь осведомители... уедем все... не потерпим... массовые убийства свидетелей..."
Вскоре Гринберг пошел уже по третьему кругу и, видимо, поняв это, остановился. Митинг начал потихоньку рассасываться. Инцидентов не случилось. Хусаинов направился к отделению, вслед за ним пошли проректор и мужики в костюмах. До Хусаинова донеслись сказанные вполголоса слова кого-то из них: "Да сколько же с ними цацкаться будем, товарищ подполковник?!" В отличие от выступления Гринберга, эта речь звучала куда эмоциональнее.
Алексей Петрович выглядел довольным, и сыщики надеялись, что он на этом основании не станет докучать им своими дурацкими поручениями. Его пригласили в отделение на чашку кофе, хотя имелся в виду несколько иной напиток.
За стаканом Алексей Петрович ударился в воспоминания, припомнив далекие блаженные годы, когда он мог позволить себе несколько месяцев искать автора одной антисоветской листовки, поскольку за все это время ничего более значительного не случалось. И любого крикуна типа Гринберга турнули бы из Университета моментально и без оглядки на всякие там митинги да "голоса".
