Куда идти – непонятно. Ее должно было вновь настичь отчаяние, и она бы не сопротивлялась, но вокруг все было настолько спокойно и умиротворенно. Как будто и катастрофы не было, пожара, операций, уколов, капельниц и крови; бессонных ночей над обезображенным телом. Она уже и забыла это чувство.
Только сына не было нигде. Это единственное – непогашенное чувство долга –беспокоило ее, оттягивало вечную безмятежность. Она побрела прямо, туда, где макушки елей шелестели от ветра. Когда Зинаида Петровна решила убедиться, что ничего не забыла в кровати, то обнаружила, что кровать исчезла. Следов на земле не осталось. Она должна была испугаться, но нет. Долго она шла вперед, и горизонт становился ближе, но дойти до него ей было не суждено. Вечно за краем продолжалось поле, и заканчивалось оно новым горизонтом. Звезды на небе не объявились, сквозь мрак ночи разобрать дорогу было невозможно. Наступила миру тьма.
– Надо в город, обратно, – трепетала Зинаида Петровна, – надо бежать, надо к сыну. Он же без меня никак, его же там того… беззащитного, маленького.
– Зря ты так, женщина, – прогремел голос между деревьев; земля задрожала, и из темноты вышел человек. По крайне мере, таковым он виделся Зинаиде Петровне. На самом же деле назвать эту сущность человеком было бы неправильно. Перед ней он стоял в том обличии, которое она воспримет, до боли знакомом; чье слово будет равным, а спор ценным.
– Святы боже, Алексей Маркович, а вы-то откуда тут? – Зинаида Петровна подбежала к нему. – Вы же это, спились, мне мать говорила и отец, я вас пятьдесят лет не видела, с самой школы. Что вы тут делаете?
– Пойдем, Зинаида, поговорить надо. Но не здесь, – он взял ее под руку. – Ты всегда была хорошей матерью.
– Алексей Маркович, я, честное слово, не могу понять…
– И не нужно, Зинаида. Знай, что видел я все и знаю все. Абсолютно все. Каждый день наблюдал за тобой и, Зинаида… Не мог сдержать слезы. Не могу перестать радоваться тому, что на земле есть такие матери, как ты. Зинаида, только ты мою волю хранишь. Не бойся упреков, каждый мученик подобное прошел.
– Вот я о том же, Алексей Маркович. Вы всегда один меня понимали. Только благодаря вам я могу себя женщиной называть, – она обняла его; постояли минуты, пока не похолодало, и пошли дальше.
– Ты столько добрых слов не говоришь. Столько раз мою правоту признавала. Только дела твои – я не уверен. Пришли.
Они остановились около железной двери, из которой тянулся в бесконечность забор. Алексей Маркович шуршал ключами и приговаривал:
