Они посидели еще пару минут, а потом Эсперанса с сожалением произнесла:
– Ну все. Прощай, – и улыбнулась.
– Может, все-таки, до свидания?
– Прощай.
В комнату заглядывало солнце, чешуйки змей от этого переливались всеми цветами радуги и блестели, Максимилиан просвечивался насквозь и был похож на туман, а волосы Эсперансы полыхали, как огонь. И, наверное, никто бы не подумал, что они могут превращаться в столь мерзких существ. Хотя… Они не выглядели противно, комбинируясь с ее внешностью.
– Я вспомню о тебе, когда загорится костер, когда я увижу закат и… рассвет, наверное, тоже. Я вспомню о тебе даже тогда, когда наступит тьма. Я вспомню тебя, и она рассеется. Ты будешь звездой. Вспомню тогда, когда даже сам погасну, и ты, я знаю, отогреешь мне сердце и просветишь мозг. Ты побежишь по моему телу вместо крови, ты разожжешь во мне желание БЫТЬ дальше. Даже когда я умру, я все равно тебя вспомню, вспомню, что первый раз умер рядом с тобой. И даже если когда-нибудь меня спросят: «Кто такая та девушка, с лучезарной улыбкой и волосами, превращающимися в змей?», а я не смогу ответить, знай, я все равно в подсознании, сознании или… еще не понятно где, помню тебя. Потому что тебя, Эсперанса, я почти полюбил.
Максимилиан выдохнул.
Люди такие слова говорят только своим любимым. Но разве влюбленность не может быть сильна? Да, это была именно влюбленность. Влюбленность. Не любовь. Как он это понял? Возможно, после смерти, многое становится понятным, там проще сделать выбор. Там можно так же жить.
Эсперанса продолжала улыбаться, но Максиму показалось, что она бы сейчас с удовольствием расплакалась. И эти слезы были бы не холодные, от боли, а теплые, согретые сердцем. Но она держалась и лишь стала чаще моргать.
– Я тоже тебя буду помнить. Всегда. Буду.
Максимилиану было достаточно даже слова «помнить». Ему не обязательно было слышать все то, о чем думала Эсперанса. Зачем? Он это чувствовал. Каждую ее мысль, каждый удар сердца, каждый вздох.
Эсперанса перевела взгляд на тело, которое было уже давно забыто. Максим подошел ближе. Жалкое, жалкое зрелище! Белое лицо, слегка не складное тело, длинные пальцы, как у пианиста. И все это… такое мертвое. Мертвое.
– И что мне нужно делать?
– Ложись. Когда проснешься, смотри не надорвись! – она захохотала. – Прощай, Максимилиан!
– Прощай, Эсперанса!
Глава 7
Максимилиан открыл глаза.
– Боже мой! Какая тяжесть! – это единственное, что он мог произнести.
Тело его было, как будто придавлено сверху машиной. И снизу. И с боков. Но вскоре он понял, что это тело давило на него, казалось, оно сейчас втянется вовнутрь и, ломаясь, затрещат кости. Зрение ухудшилось, но ведь та и было раньше. Тяжело было даже пошевелить пальцем, чувствовалась мощная сила тяжести. Максимилиану потребовалось минут двадцать, чтобы он смог поднять голову. Сел. Ни Эсперансы, ни змей. Не завешенное зеркало отражает его – беспомощного и постаревшего в свои двадцать лет, его тусклые глаза, тонкие губы, худое лицо… Отражает распахнутое окно, в которое влетает и разносится по квартире свежий утренний ветер, весенний щебет городских птиц и несмелые лучики восходящего солнца.
