Николай остановился из любопытства. Постоял бы так и пошел, но рядом пропитой мещанин в мятом пиджачке, изжованный весь, сказал злобно: «Чудит Алабин... Мильонов ему некуды девать...»
— Какой такой Алабин? — заволновался Николай и дернул мещанина за рукав.
— Че пристал? — возмутился тот с испугом и дыхнул устоявшимся перегаром. — Мы тя не трогаем, ты нас не трогай...
— Какой Алабин, спрашиваю? Я тоже, может, ту же фамилию ношу.
— Ну а я Романов! Повыше твово, отпусти руку-то. Этот Алабин Георгий Николаевич — наипервейший мильонщик. Пусти, а то ребят крикну!
Николай разжал пальцы. О том, что у него есть дядя Георгий Николаевич, московский купец, он знал. Отец говорил и дед. Но никто вроде бы этого родственника в глаза не видывал, и как он выглядит, где проживает, было неизвестно. Николай задумался, и в тот осенний вечер вдруг осенило его, словно светлый ангел весь в одеколоне стукнул перстом в лоб.
Николай, как ни в чем не бывало, уехал домой в Тарутино. Отец на радостях устроил такой пропой, каких не видывали. «Сделаем кишку слепую зрячею, эх! прикрепим к ней лампочку висячую, эх!» — орал Шершнев. А Тихон лез ко всем целоваться и все кричал, что он убивец и по этой причине на зимнего Николу в храмовой праздник при народе полезет в осел, то есть в петлю.
Николай тем временем обдумывал свой план. Отмылся, выспался и утром невзначай начал намекать Илье Савельевичу, что есть у него в Москве дельце, оставшееся еще со службы, и коль выгорит оно, перепадут большие денежки.
Илья Савельевич сначала и слышать ничего не хотел, по, подумав, решил, что коль приступил сын с места внаскок к коммерческим делам, то останавливать его нельзя. Может, в нем купеческий раж взыграл, дедовская та кровь! Давай, сказал, сынок, только скорей назад ворочайся. И поехал Николай в Москву.
Там он привел себя в надлежащий вид, волосы напомадил, усы закрутил и, переодевшись во все флотское, с боцманской дудкой на груди, подкатил к знаменитому дому на Якиманке.
В воротах вышла задержка. Сторож не открывал, говорил, не велено, но Николай просто сунул дураку в зубы, на флотах это называлось «дать зубочистку», и подъехал к крыльцу.
Старый лакей в позументах смотрел на него с удивлением. Кто такой? Откуда и зачем? «Извольте выдти вон, господин матрос»...
— Доложи хозяину, племянник из Тарутина пожаловал! — сказал Николай мрачно и скинул бушлат на руки тому лакею.
Старик встрепенулся, хотел что-то сказать, но Николай подошел к зеркалу, плюнул на ладошку, пригладил чуб, чтоб лежал волной.
