Впрочем, если каждый закон можно толковать расширительно, то каждую резолюцию можно толковать исправительно. Будем надеяться, что так и станут толковать ее сознательные представители нашей революционной демократии.
P.S. Статья эта была уже написана, когда вечерние газеты принесли мне известие о том, что за исправительное толкование резолюции взялась сама жизнь, правда, не русская, а немецкая. Немцы начали наступление на наш фронт.
Единство. 1917, 14 июня. № 64.
Изгоев А.С. ПИСЬМА О СВОБОДЕ
Письмо первое
Когда говоришь или пишешь о свободе, нельзя не вспомнить тех слов, с которыми в 1793 году взошла на эшафот знаменитая французская революционерка г-жа Ролан: «Свобода, сколько преступлений совершается во имя твое!»
Но кроме преступлений, т. е. действий сознательных, сколько происходит еще страшных и неотвратимых несчастий оттого, что люди не понимают свободы, не могут отличить ее от анархии и в бессознательности своей несут гибель себе и своим ближним.
Свобода, говорит иной рабочий, теперь никто не может командовать мною, никто не может запретить мне курить, когда я хочу. И когда по озорству или глупости закуривает папироску возле гремучей ртути или пороха, собственной гибелью, гибелью десятков и сотен своих товарищей платит за такое понимание свободы.
Нынче свобода, говорит солдат, хочу - пойду в окопы, хочу - нет. От такой «свободы» расстраивается армия, слабеет караульная служба. Несколько дней проходит как будто в полном спокойствии: враг ничего не предпринимает. Но он высмотрел все, что ему надо, и когда опьяненные неправильно понятой свободой люди совсем забыли о враге, он тогда-то и появится и одним ударом уничтожит всю русскую силу, сокрушит все наше сопротивление.
Но из окопов вернемся в мирную обстановку большого города, хотя бы Петрограда. Свобода понята тут как возможность гадить улицы плевками, окурками, семечками и не чистить улиц. Начальства нет. Никто не запрещает плевать на тротуары, как, например, в немецких городах, где за это людей штрафуют. Никто не заставляет поливать улицы, счищать навоз, вывозить его в указанные места на свалки. Захочет дворник - побрызгает из кишки, а нет - кто ему прикажет, милиционеры - не начальство. В результате такой «свободы» станет умирать людей двумя-тремя десятками больше на тысячу, разовьются заразные болезни, и у того же самого дворника или рабочего, заплевывающего семечками тротуары, умрут горячо любимые дети.
И если хоть тогда он задумается над вопросом, почему в нашей столице и теперь, когда наши рабочие получают жалованья больше, чем французские и немецкие генералы, а работают и производят вдвое и втрое меньше, чем иностранные рабочие, смертность куда больше, чем в Париже или Берлине, он, может быть, сообразит, что отчасти это происходит и от неправильного понимания свободы.
