И вот однажды в душный послеобеденный час она, как во сне, вошла в тюрьму. Едва она вступила в один из ее тихих коридоров, как почувствовала, что попала совсем в другой мир. И люди здесь были другие. Их отделяла от настоящей жизни некая глухая стена, и стена эта была толще, плотнее и непроницаемее тюремных. Неожиданно для себя она оказалась в комнате для свиданий. И затаила дыхание. На первый взгляд все здесь выглядело обычным и будничным, но и непостижимым, странным и невероятным. У Розы было такое чувство, будто она перенеслась в какой-то выдуманный мир. Воздух в комнате был неподвижным и мертвым, время словно остановилось. Легкая перегородка и небольшие стеклянные окошечки делали помещение похожим на почтовый зал. Она села на скамейку перед одним из окошек и услышала, как громко бьется у нее сердце.
И вот привели ее отца. Он выглядел невероятно исхудавшим, лицо его приобрело землистый оттенок. Но, может быть, это лишь показалось ей. Отец держался замкнуто, непроницаемо, почти враждебно. Он сел по другую сторону перегородки, перед окошком. Милиционер, который привел его, остался стоять у него за спиной.
Несколько секунд отец и дочь смотрели друг на друга. Сердце дочери разрывалось от любви и боли. А во взгляде отца не было ничего — совсем ничего, кроме непроницаемой и мертвой преграды.
— Папа! — сдавленно произнесла Роза.
Радев открыл рот, чтобы ответить, но слова словно застряли у него в горле. Потом он снова попытался заговорить. И она услышала:
— Тебе не стоило приходить…
— Папа, я ни о чем не стану тебя расспрашивать… Ни о чем не стану говорить с тобой… Хочу только взять с тебя обещание…
— Какое? — ровно и без всякого интереса спросил Радев.
— Обещай, что ты возьмешь защитника.
Радев молчал, его взгляд оставался все таким же чужим.
— Зачем мне защитник?
— Как зачем?
— Ты хочешь, чтобы я защищался? — в его тоне чувствовалась горечь. — По-твоему, я имею право защищаться?
— Не в этом дело, папа. Важно, чтобы тебя поняли. Им нужно объяснить.
— Нет, Роза!
— Я очень тебя прошу… Я много думала, папа. Раз ты смог так поступить, значит, любой способен на это. Но не так уж важно, сделал ты это или нет. Можно судить одного человека, но нельзя осуждать всех людей. Порой люди сами себя не знают и не понимают.
Отец молчал. И все же впервые в его взгляде появилось едва заметное волнение.
— Ты права, — сказал он наконец. — Мы сами себя не знаем. Живем, как тени, в каком-то мутном мире. И начинаем по-настоящему понимать себя, лишь когда видим свои дела. Если можем дать им правильную оценку.
