— Извините, но у него тоже есть высшее образование…
— Чего оно стоит, господин следователь, болгарское высшее образование? Да у кого только его сегодня нет!.. Гораздо важнее воспитание, полученное в семье, в нем — все!.. В нашей семье ни у кого не было тайн друг от друга. Никогда.
— Ну, хорошо, достаточно, — спокойно сказал Димов. — Спасибо, что с готовностью отозвались на наше приглашение.
Ралчев сейчас же понял, что никакого желания уходить у сестер нет. После стольких лет бесцветной жизни они вдруг стали центром такого события, и теперь им совершенно не хотелось вновь окунаться в свое тяжкое забвение. Они молчали и не вставали. Потом старшая выдавила из себя:
— Господин следователь, вас интересует…
— Что? — поинтересовался Димов.
Но сестры беспомощно замолчали: они не знали, что предложить.
— Может быть, вас интересуют старые семейные фотографии… Чтобы составить впечатление…
— Спасибо. Я сообщу вам, если понадобятся, — ответил Димов. — Еще раз благодарю вас за отзывчивость.
Женщины нехотя встали. Вдруг старшая спросила:
— А он не в коридоре?
— Кто?
— Муж Тони.
— Нет, нет, будьте спокойны.
— Будь он там, мы бы предпочли выпрыгнуть из окна! — мрачно изрекла старшая.
Наконец они вышли. Ралчев озадаченно почесал в затылке.
— Они невероятно манерны, — заметил он. — Им рискованно верить.
— Им и не нужно верить. Важнее выслушать их.
— И все же этот Генов, похоже, и в самом деле существует.
— Я в этом не сомневаюсь. Вполне возможно, что он действительно был любовником покойной. А, может, просто приятелем. Но истории этой они не выдумали. Не могли выдумать. Скорее всего, Антония Радева и в самом деле иногда откровенничала с ними.
— Это несколько странно, — буркнул Ралчев, — поскольку…
— Поскольку они впрямь из крепкой старой семьи. А для таких семей традиции — это нечто священное.
Роза, дочь Радевых, пришла через четверть часа, точно в указанное время. Ралчев подумал, что редко увидишь такое милое создание. От всего ее облика веяло нежностью и очарованием, но особенно трогательны были слегка выступающие скулы и едва заметные веснушки на маленьком носике. На ней был темный костюм. Глаза красны от слез. Разговаривать с ней оказалось трудно. Сначала она вообще не могла говорить: ее голос дрожал, и казалось, что вот-вот он прервется совсем. Более того, при одном упоминании о матери у нее на глазах сразу же выступали слезы, и она начинала машинально вытирать их то платочком, то рукой.
— Извините, что расспрашиваю вас в таком состоянии, — мягко начал Димов. — Мы понимаем ваше горе. И все же, нет ли у вас каких-либо предположений о том, кто мог убить вашу маму?
