— Кто ты? — спросил я, не зная, что сказать.
— А ты кто? — вопросом ответил незнакомец, и рука его потянулась к левому боку, иначе говоря, к револьверу.
Я хотел было последовать примеру незнакомца, то есть показать ему, что и мне не вчуже носить оружие, но он вдруг бросился ко мне с протянутой рукой.
— Ты ли это? Вот напугал! — воскликнул он.
Передо мной стоял Волов, с которым мы встречались всего один раз — в Русе. Это было в 1874 году, когда он вернулся из Бухареста, куда был послан как представитель шуменского комитета для участия в собрании болгарских эмигрантов. Сейчас он приехал по железной дороге из Пловдива, и Ради Иванов предложил ему пройти наверх, чтобы люди на станции его не увидели.
Как оказалось, Волов приехал за мной; он предложил мне покинуть станцию и принять участие в общей работе в качестве апостола. Человек благородный, Волов был вне себя от радости, что святое дело движется вперед. Ликуя, он говорил о том, что дни турецкой державы сочтены; весь народ, как один человек, готов восстать в любую минуту; везде, куда бы ни приходили апостолы, их встречают словно Иисуса Христа, а они просто не могут всюду поспеть, и депутации от населения ходят искать их по деревням; уже около пяти тысяч человек готовы восстать по первому зову… говорил еще многое, многое другое.
Малой части сказанного Воловым было достаточно, чтобы привести меня в восторг. Я весь горел от его рассказов и целую ночь напролет не сомкнул глаз, перебирая в уме всевозможные планы и замыслы. Мои старые товарищи по духу и оружию — Икономов, Обретенов, Апостолов и другие — уже приступили к работе, думал я, а я все еще сплю в дерюжном мешке!.. Эх, молодость, молодость!
На другой день Волов отправился в Адрианополь, чтобы встретиться с книгопродавцем Георгием Димитровым и узнать, нельзя ли наладить работу в районах Кирк-Килисса, Малко-Тырново, Баба-Ески и в других местах, где Георгий Димитров был знаком со многими болгарами.
После приезда Волова мы долго размышляли о том, как мне благополучно доехать до Пловдива, — ведь путешествовать без паспорта было затруднительно и для самого покорного турецкого поданного. К тому же меня знали на всех станциях между Харманли и Пловдивом. У меня еще сохранилась фуражка железнодорожника, и, вспомнив о ней, я придумал такой план: как только поезд остановится на пловдивской станции, я в этой же фуражке с бутылкой в руке побегу к расположенному поблизости трактиру якобы за вином. Так обычно поступали все железнодорожники, а значит, говорил я, турецким жандармам это не покажется странным, и они меня не остановят.
