Первые петухи уже пропели, когда наш отряд, который теперь насчитывал сто человек без малого, выстроился в колонну по два и выехал с песнями в Мухово, тоже чисто болгарское село, расположенное в полутора часах езды от Поибрене, в долине Тополницы. В трех-четырех местах пришлось переправиться вброд через реку, а пешие наши товарищи переходили ее с большим трудом.
Еще не занялась заря, когда мы прибыли в Мухово, где население только что получило воззвание и восстало немедленно. Прежде всего мы распорядились переловить всех местных турецких цыган. Испуганные нашим появлением, они пытались разбежаться, а убежав, могли бы сообщить турецким властям о наших действиях. Собравшиеся на сход муховчане с яростью рассказывали нам, что есть в их селе один цыган, по имени Хасан, который помогает туркам похищать болгарских женщин и девушек: их уводят в лес и держат там по нескольку дней. Кроме того цыган выдал турецким властям нескольких местных революционеров, и они теперь томятся в ихтиманской тюрьме. Словом, этот «фараонов отпрыск» был бичом села.
— Расстрелять его в назидание другим! — крикнул Бенковский.
Многие крестьяне и некоторые наши ребята-сорвиголовы, в том числе доктор Васил, побежали к лачуге цыгана, который в ту погожую весеннюю ночь еще спал, не ведая о том, что болгарские повстанцы уже заполнили село. Муховчане восстали перед самым нашим приездом, так как «кровавое письмо» шло к ним долго.
— Мы давно уже собирались его прикончить, да боялись, как бы нам за это не досталось, — говорили крестьяне, увидев, что мы готовы удовлетворить их желание.
— Отворяй дверь, свинья! — кричали повстанцы, подойдя к жилью Хасана.
— Убирайтесь отсюда, мерзавцы! — крикнул в ответ обреченный цыган, взбешенный тем, что кто-то нарушил его сон. — Люди еще утреннего кофе не пили, а вы…
Несчастный! Он подумал, что к нему пришли по делу. Дверь затрещала от пинков.
— Караул! Соседи, на помощь! — раздался из лачуги истошный крик Хасана после того, как дверь упала.
Затем все стихло. Хасана привели к нам, скрутив ему руки за спину. Он оказался крепким человеком — не просил прощения, да и вообще ни слова не вымолвил, и это еще больше озлобило повстанцев. Может быть, он вспоминал свои грехи, свое преступное прошлое, и потому не смел просить пощады. Так или иначе, но держался он с беспримерным хладнокровием. Когда его повели казнить на высокий берег Тополницы, в его лачуге, находившейся поблизости, голые цыганята и их мать подняли крик. Хасан содрогнулся, словно его пропороли насквозь, и хотел было обернуться, но не успел — нож повстанца вонзился ему в спину… Тяжелая, возмутительная сцена!
