, сказал даже, что только от него, Жан-Жака, зависит, чтобы когда-нибудь было сказано: здесь был «Руссо первый и Руссо второй».
Будущий «Руссо второй» провел там несколько дней и в начале мая вернулся в Нешатель. Здесь он обнаружил, что все его ученицы разбежались. Должно быть, дела его были совсем плохи, если ему пришлось обратиться к отцу: «Должен признаться Вам, что нахожусь в Нешателе в полной нищете, в чем виновата моя неосторожность… Если бы Вы по-настоящему понимали мое нынешнее положение, то возмущение сменилось бы в Вашей душе жалостью… Что я буду делать, если Вы мне откажете? В каком трудном положении я окажусь? Нужно ли, чтобы я очернил свое имя недостоинством — после многих лет безупречной жизни, несмотря на превратности неверной фортуны? Нет, мой дорогой отец, Вы этого не допустите».
Тон этого письма выдает полное его отчаяние. Одновременно он написал Эстер Жиро, чтобы прощупать почву у мадам де Варан: как она отнеслась к тому, что он бросил беспомощного Лемэтра, к его исчезновению из Анси, к его долгому бродяжничеству по протестантской стране? В этом письме уже проглядывают первые ростки его литературных амбиций. «Я много работал со времени моего отъезда», — пишет он Эстер и небрежно предлагает показать ей свои сочинения. Конечно, его литературный багаж пока еще совсем не велик. Кроме поэмы, написанной в Анси для Вентура, фрагмента кантаты для мадам де Бонак и «Письма Коршута императору Селиму» (фантазии на турецкую тему, навеянной одним из рассказов его «архимандрита»), он набросал еще буколическую пьесу и эпистолу[6], в которых просвечивают ассоциации с Ариосто[7] и отроческое увлечение романтическим чтением.
Призыв о помощи не остался без ответа: Жан-Жак получил из Анси от доброго епископа рекомендательную записку для господина де Бонака и снова направился по дороге в Солер, где его ждали несколько рекомендательных писем, сто франков на дорогу и обещание помочь найти местечко в Париже от некоего полковника Годара: он искал человека в услужение своему племяннику, который поступал на службу в армию. Узнав об этом, Жан-Жак тут же вообразил себя ни много ни мало маршалом Франции — несмотря на близорукость, которая могла быть помехой на полях сражений…
Париж открылся ему со стороны предместья Сен-Марсо и произвел жуткое впечатление: грязные улицы, заваленные отбросами, обшарпанные лачуги, возле которых носилась ребятня в лохмотьях, бродили старьевщики и горланили торговки овощами. Оказалось, что его рекомендовали людям, которым вовсе не было до него дела. Что же до полковника Годара, то Жан-Жак очень быстро понял, что тот искал для своего племянника слугу без жалованья. Прощайте, «мраморные дворцы и золото…». Он узнал также, что мадам де Варан опять уехала не то в Пьемонт, не то в Швейцарию или Савойю… Благодаря еще одной субсидии от великодушного Бонака он смог продолжить свой путь.
