— Как называется эта птица? — спросил Петер.
— Ямама, — ответил египтянин.
— А что это означает?
— «Благодарю тебя, Аллах». Каждое утро она поет свою благодарственную молитву.
Там, где раньше, когда было темно, полумесяцем поднимались уличные фонари, теперь бежало в гору асфальтированное, в этот час еще пустое шоссе с тротуаром, огражденное белой каменной стеной. Петер зашагал вверх по направлению к пирамиде. Тропический парк скоро остался позади, вокруг уже расстилалась пустыня.
Из впадины, похожей на ущелье, появились две босые женщины в черных платьях, в черных платках и в черных покрывалах, оставлявших открытым лишь небольшой овал лица. На голове они несли широкие плоские корзины из тростника, которые словно парили в воздухе. Женщин окружали детишки в длинных светлых рубахах. Казалось, будто по озеру пустыни плывут черные лебеди с белыми лебедятами. Вдали показался всадник на верблюде и направился к дороге. Больше у края пустыни никого не было.
Наверху, где шоссе переходило в песчаную дорогу, кое-где покрытую камнями, из домика, похожего на постовую будку, вышел человек в черном одеянии[1] с серебристым вышитым поясом и в белом головном уборе.
— Good morning, Sir[2].
Петер Борхард ответил на приветствие и хотел было пройти мимо, но человек обратился к нему по-немецки:
— К вашим услугам, господин граф, — и продолжал по-английски. — Я гид и сопровождаю тех, кто пожелает осмотреть пирамиды.
Тон был совершенно безапелляционный.
— Разве здесь нельзя ходить одному? — осмелился спросить Петер.
— Одному?
Слово прозвучало так, будто он хотел сказать:
«Мне очень жаль, сэр, но я вынужден заметить, что не приличествует джентльмену одному болтаться около пирамид».
Тем не менее Петер нашел в себе мужество отказаться от благосклонно предложенного ему общества гида. Но тот продолжал идти рядом, не теряя надежды соблазнить иностранца.
— Дом короля Фарука, солнечные ладьи, сфинкс… — демонстрировал он свои познания.
— Весьма признателен, но мне действительно хотелось бы побыть одному…
— Это будет стоить очень недорого, — настаивал гид, — быть может, десять пиастров.
Атакуемый, смеясь, покачал головой и продолжал путь.
— Или пять пиастров. Все еще много?
— Вовсе нет, но…
Гид, считавший себя не вправе ронять славу восточного мастерства торговли, не дал Петеру докончить.
— Вы дадите, сколько захотите.
Но когда даже и этот ловкий маневр не возымел действия, он решил обратиться к чувствам бессердечного иностранца.
