Тогда – то я и подумала: а что если таково будет и мнение потомков?
Вспоминается мне, как вскоре после похорон Некр – ва я встретила на заснеженном, продуваемом январскими ветрами Невском Сашу Пыпина, племянника Николая Гавриловича. И вот Саша сказал мне, что получил письмо от Николая Гавриловича, с места его поселения, из гиблого Вилюйска. Тот знал, что Некр – в при смерти, и написал для передачи ему примерно следующее:
«Если Некр – в еще жив, передай ему, что я любил его как человека, что он гениальнейший и благороднейший из русских поэтов. Я рыдаю о нем – человеке высокого благородства души и великого ума».
Никто не заподозрит Николая Гавриловича в криводушии. Никто не усомнится в его честности и проницательности (кроме людей завистливых и жаждущих легкой славы). Будучи сыном священника, он сам готовился стать духовным лицом. То, что написал он Некр – ву, похоже на отпущение грехов. Он отпустил умирающего Некр – ва с миром и, зная о ходящих о нем слухах и мучительных его самооговорах, проводил его в загробье словом, которым не часто баловали его современники: благороден.
Вопросы, однако, остались. Был ли благороден Некр – в по отношению к Бел – му, не сделав его пайщиком Журнала? Благородно ли поступил Некр – в со своим близким другом Пан – ым, практически переведя его из соредакторов в обыкновенные сотрудники? Был ли он благороден со мной, когда в сентябре 1857 – го бросил мне в лицо: ты обобрала и предала Мари!
Тяжело судить человека «по делам его»! Дел так много – крупных и мелких. Может быть, не по всем делам нужно судить? И вообще не по делам, а по помышлениям, тайным желаниям, несбывшимся устремлениям и надеждам?
Когда томительной бессонной ночью я в очередной раз перебирала в уме годы своей жизни с Некр – ым, неожиданно встала перед глазами одна сцена.
Случилось это в Италии, в местечке Альбано, куда поехали мы из Рима большой русской компанией. Италия, куда Некр – в впервые попал на 36 году жизни, произвела на него впечатление небывалое, одуряющее. Он не мог опомниться: так красиво, нарядно и весело текла перед его глазами итальянская жизнь, так свободно вели себя люди, так легко дышалось этим упоительным, пропитанным запахами моря и горных растений воздухом.
Правда, даже там, в этом благодатном краю, он часто впадал в тоску и по нескольку дней не выходил из комнаты: тени прошлого его тревожили, из – за них он не мог наслаждаться красотой и dolce fa niente, счастливым ничегонеделанием, в духе праздных итальянцев.
