— Похоже?
— Здорово! Вылитый геноссе Лейбрандт! Но откуда тебе это известно?
— Наблюдаю. Так вот, этот самый геноссе, когда разговаривает с Хитаровым, весь свой гонор прячет. Уважает! А Рафик, между прочим, совсем не строгий. Доб-ро-же-ла-тель-ный! И в кабинете сидеть не любит. То в одну комнату заглянет, то в другую… В общем, поздравляю тебя, Митя!
— Это с чем же?
— Переходишь с товарищем Рудольфом на короткую ногу.
— Иди-ка ты знаешь куда…
— Нэ сэрдысь, печенка лопнет! — голосом Вартаняна, но с ужимками Геминдера возгласил Черня. — Давай лучше съедим еще по одной яичне.
— Я не хочу. И куда ты столько жратвы закладываешь!
— Вот она, паровозная топка. — Сам шлепнул себя по животу.
Он и на самом деле был здоровенным парнем, на полголовы выше меня, с широкими развернутыми плечами. В КИМе его любили. Он был обязателен, доброжелателен, весел и, хотя, как я уже заметил, не очень-то загружал себя работой, считался у нас в отделе совершенно незаменимым. Даже Лейбрандта обезоруживали его шуточки и ослепительная улыбка, так украшавшая его лицо, — лицо мужественного героя из американской приключенческой кинокартины.
И всё же что-то стояло между нами, мешало мне принять его дружбу, которую Сам, всё с той же чарующей улыбкой, подносил мне на своих больших белых ладонях.
— Какую цель ты перед собою ставишь? — внезапно спросил я.
— Выпить стакан кофе и съесть вот эту рогульку.
— И получить костюм коричневый в клеточку?
— Ясно, — с наслаждением надкусывая рогульку, подтвердил Сам.
— Нет, постой, я серьезно тебя спрашиваю.
Сам поспешно проглотил половину рогульки и даже поперхнулся.
— Что это тебя на философию потянуло? Я, брат, свои мозги вечными проблемами стараюсь не засорять. Живу… ну и всё.
— Значит, живешь, как трава растет, — приставал я.
— Траву тоже боженька создал. «С ношей тащится букашка, а за медком летит пчела…» Вот и я — обжора — к меду тянусь.
— С тобой нельзя серьезно разговаривать. Одна трепотня.
— А чего ты с ножом к горлу… Заправиться не даешь… Ну, хочу прошагать через жизнь весело и, конечно, честно. Достаточно тебе?
И тогда я задал Черне вопрос, который уже десятки раз задавал и себе самому:
— А зачем ты пошел работать в КИМ?
Тут Сам окончательно растерялся. Он повертел перед носом посыпанную маком булочку, словно ждал от нее подсказки, со вздохом положил ее на тарелочку и задумчиво побрякал ложкой по стакану.
— Странный вопрос… Я хорошо знаю немецкий… Вызвали в ЦК, предложили, ну я и согласился. Работать здесь неплохо. Вот чешский выучил. Может, удастся и за границу поехать.
