Почему-то мне ужасно захотелось носить такой же открытый френч из плотного серого вельвета, какой был на Лазаре, и «удавку» — пестренький, небрежно повязанный галстук, обложиться толстенными книгами: Марксом, Гегелем и даже этим самым, неимоверно непонятным, Кантом, написавшим «Критику чистого разума», и настойчиво просить, чтобы меня отпустили на учебу.
Я как во сне вышел из кабинетика Лазаря и сразу же попал под теплое крылышко Зуса.
— Как же быстро перерос ты краевые масштабы, — сказала Тоня, насмешливо и чуть печально.
Тоня в Москве! Я обернулся, как от толчка в затылок. Всей силой души хотелось мне поверить в невозможное — в нежданный и негаданный приезд Тони, пусть даже вместе с Сергеем, в Москву.
Спор, начатый там, на перроне вокзала, и еще раньше, в маленькой комнате домика в Боготяновском переулке, спор, прерванный тремя прощальными ударами станционного колокола — навсегда, навсегда, навсегда, — ведь не был еще закончен. Ни я ее, ни она меня не смогли тогда переубедить. И вот сейчас, когда, казалось бы, я обладаю вескими неоспоримыми доводами своей правоты, Тоня напомнила о себе.
Итак, я обернулся, как от толчка в затылок.
Шагах в трех позади шла худенькая стройная девчонка. В смутно-синем вечернем свете со светящимися прожилками редких рекламных огней ее фигура, белая блузка и короткая юбка и в самом деле чем-то напоминали Тоню. Но вот она шагнула в желтый сектор фонарного света: короткие, доходящие до мочек ушей черные блестящие волосы, скуластенькая, большеротая… Ничего девчонка! Топ, топ, топ… — и прошла мимо, одарив мимолетной, не для меня, а для себя самой, улыбкой.
Потом пошли другие: высокие, кургузенькие, в летних открытых платьях, в белых блузочках, красивые и просто милые, улыбчивые и ужасно строгие, хмурящие свои тонкие бровки.
А с ними, конечно, парни, с самыми разными полномочиями: держать под руку и бедром ощущать доверчивое и жаркое тело подруги; идти рядом, но только иногда прикоснуться пальцами к полураскрытой ладошке и ощутить пронзительный удар током в самое сердце и, как бы между прочим, вспомнить душещипательные стихи Иосифа Уткина; идти на полшага сзади и делать обзор всех запомнившихся анекдотов и вообще блистать остроумием; наконец, просто молчать и любить, не смея поднять глаза на неприступную гордячку.
Словно где-то на Страстно́й площади вытряхнули их всех из просторного синего мешка, обсыпанного золотыми звездами. И весь майский вечер заулыбался и завздыхал.
