Горчакова не могла смотреть на такое. Зачем она говорит все это? Разве можно такое? Бедная, бедная, бедная…
— Ир, помоги мне там на кухне, — спасая Ирину от ненужных откровений, тоже почти со слезами взмолилась Горчакова.
Ирина глянула на нее бездумно, но послушалась. На кухне Горчакова обняла Ирину, прижала к себе, будто стремясь передать ей свои силы.
— Разве можно жаловаться мужикам? Ирка, ну что ты… Они же со страху разбегутся. Их самих жалеть надо, а не участия искать. И про Варьку ты зря при этом режиссере. Может, ты ее неправильно поняла?
— Я — и ошиблась? Да ты что? Ребенок ты, Женька. Смотришь — и ничего не видишь.
Для мужчин, оставшихся в комнате, Горчакова изобразила громкую деятельность. Полезла в холодильник, стала нарезать никому не нужный сыр. Мельком глянула на хранимую для гостей бутылку водки. Была целая, осталось меньше половины. Ирина, перехватив ее взгляд, поняла без слов.
— Женька, ну прости… Я же знала, что ты поймешь. Ну, понравился он мне, понравился… Но это же так страшно, когда тебе кто понравился… Вот я и… — Ирина помолчала, потом глянула с пьяным лукавством: — А Вадик тебя любит, знаешь. Он мне сам сказал. Какая я дура, что выболтала. Я ему обещала молчать. Но знаешь — не умею молчать. Честность мешает. Только помоги мне. Ну, ты понимаешь? Ты меня понимаешь?
Горчакова ничегошеньки не понимала. Вернее, понимала, но не совсем то, о чем говорила Ирина. Она думала, есть ли у Ирины причина ее обманывать? Почему имя Усольцева возникает всякий раз рядом с какими-то Иркиными просьбами? И подтекст такой: ты мне Гусарова, я тебе Усольцева. А теперь вот возник еще «он». Кстати, кто это — «он»? Оказывается, Ирина имела в виду Валеру.
Черт возьми, что за подозрительность. А на самом деле, правдивость Ирины просто-напросто переходит в цинизм, — у каждого достоинства есть не очень приятное продолжение. Другая на Иркином месте предлагала бы то же самое «ты — мне, я — тебе», но обставила бы все похитрей и поэлегантней. А то, что Ирка сочиняет про Усольцева, так это просто из дружеских чувств. Она хочет, чтоб так было, вот и выдает желаемое за действительное.
— Домой я его привести не могу. Там э т а.
Э т а — была дочь Ирины. Дочь она не любила. Со слезами на глазах признавалась Горчаковой в своей горькой нелюбви. Проклинала себя за это, скрипя зубами. Горчакова знала многих женщин, которые не любили своих детей, но отчаянно притворялись любящими и сами себе верили. Скрывали нелюбовь даже от себя. А Ирка не скрывала. Да и как она могла научиться любить? Любить детей женщину учит мать, а у Ирины матери не было. Ничего и никого у нее не было. Вот поэтому и пьет. Помочь ей надо, помочь. И пьесу написать, и с пьянством покончить. Кто-то про хорошего врача говорил… Лечит гипнозом.
