С грохотом под ударом сапога раскрылась дверь, заслонив собой притаившегося у стены моряка.
— Белкин, чиркни спичкой! — крикнул бас.
— Последнюю извел давеча, господин урядник, — отвечал сиплый голосок.
— Ну и черт с тобой, молокосос. А еще белореченцем прозывается.
Туго было со спичками в Советской России, где хотя и с грехом пополам, все же работала промышленность. Но еще хуже приходилось белякам: на их территории вовсе не было спичечных фабрик.
Ватага через вторую дверь ринулась в избу. Выждав секунду, Дындик выскользнул из-за укрытия, спустился на цыпочках по ступенькам крыльца и, выхватив на ходу клинок, бросился через двор на улицу. У ворот, рядом с его жеребцом, стоял на привязи высокий дончак. Прочие кони, непривязанные, сложив морды на круп и на шею дончака, толпились возле.
Моряк взмахнул клинком, рассек сначала привязь чужого коня, а затем и своего Серого. Вогнал шашку в ножны. Схватил обрывки поводьев, вскочил в высокое казачье седло и, дав коню шпоры, направил его вдоль улицы. Дончак, не пробовавший никогда шпор, которых казаки не носят, летел как угорелый. Повинуясь стадному чувству, ринулись вслед за дончаком казачьи кони. За Серого Дындик был спокоен. Жеребец пойдет за ним и на край света.
Дружный топот копыт всполошил белореченского урядника. Чертыхаясь и матерясь, он, клича за собой станичников, покинул избу, так и не успев ни поймать карася, ни раздобыть самогона. Выскочив на улицу, лопоухий деникинец припал на колено и, целясь в смутно маячивший вдали табун, стал рвать тишину хлопками беспорядочных выстрелов.
А кавалькада из дюжины коней и одного неустрашимого всадника уже оставила позади себя Капканы. Словно вырвавшиеся из преисподней грозные чудовища, неслись в сплошном мраке резвые дончаки, не отставая от своего вожака — гордости белореченского урядника.
Дындик, возбужденный бешеной скачкой и опьяненный бесспорной удачей, — шутка сказать, такие богатые трофеи неслись за ним вскачь, — запел во все горло:
Ах, зачем эта ночь
Так была хороша,
Не болела бы грудь,
Не страдала душа…
Хотя появившиеся на улице две молодые поповны вцепились в рясу отца, пытаясь увести его в дом, служитель церкви, проявив неожиданную для своей профессии прыть, через свой двор и прилегающий к нему ракитник вывел красных всадников в Кобцевский лес.
Поведение священника не удивило ни Борового, ни Алексея. В ту пору насчитывалось уже много попов-расстриг, лучше других знавших, что «религия — это опиум для народа».
