Ракита-Ракитянский, загадочно улыбаясь, достал из кармана бутылку.
— Стаканы! — скомандовал он Кнафту.
— Что? Вино? Не пью! — отказался Парусов. — Я дал себе зарок: пока не наступит полная ясность, не пить ни капли вина.
— И я не пью — мой политком страшнее всяких зароков. Это не вино, медок!
— Откуда?
— Тут у меня, э, завелась одна добрая душа.
— Вы неисправимы! — покачал головой Парусов.
— И не думаю исправляться. Живу по девизу: жеребец, махрец, бабец! Берите стаканы. За полную ясность!
Все чокнулись. Кнафт, чувствуя себя на седьмом небе от оказанного ему внимания, полный адъютантского восторга, преданно посмотрел в глаза Парусову и, зажав в руках полуосушенный стакан, затянул:
Выпьем за Аркашу, Аркашу дорогого,
А пока не выпьем, не нальем другого…
— Что за мещанство! Прекратите это кривлянье! — передернулся, изменившись в лице, Парусов. — Кто вас этому научил?
— Пей, адъютант, — скривил губы Ракита-Ракитянский. — Другого стакана тебе не видать… проштрафился…
— Усердие не по разуму! — продолжал дуться Парусов.
— Чего вы ждете от человека, который лезет в солонку пальцами, — презрительно скривил губы Ракитянский.
После небольшого раздумья сказал:
— А среди земгусаров попадались ушлые!
— Что-то я не встречал, — ответил Парусов, недружелюбно взглянув на адъютанта.
— А головной атаман Петлюра! Он ведь тоже из земгусарского племени!
— По войску и атаман! — презрительно скривил губы Парусов.
— Эх, осточертела мне эта роль дивизионного почтальона! — наполняя стаканы, вздохнул бывший штаб-ротмистр. — Только и знаешь рассылать пакеты. Скорее бы, э, на фронт!
— Здесь вам плохо? — спросил Парусов. — Тишина, оклад фронтовой, паек командирский!
— Мертвечина. Люблю, чтоб все кипело вокруг, мне нужны новые впечатления, сумбур походной жизни.
Кнафт, поставив пустой стакан на стол, отошел в уголок, уселся на своей койке. Достал со стены перевязанную розовым бантом гитару. С обидой на кислом лице затянул:
Тихо шепчет дьякон седенький…
За поклоном бьет поклон
И метет бородкой реденькой
Вековую пыль с икон…
— А вас, Глеб Андреевич, не смущает вероятность встречи с близкими друзьями? — продолжал Парусов. — Вам хорошо известно, — кавалерийских офицеров больше на той, чем на этой стороне.
— Эх, дорогой Аркадий Николаевич, — загадочно улыбнулся Ракита-Ракитянский. — Мне-то, знаете, недолго пришлось оставаться на позициях, а вы там были всю войну. Толковый командир, даже в коннице, имеет тысячу возможностей держаться подальше от водоворота. Сумей пользоваться мудростью: «Не тронь меня, а я тебя не трону».
