— Пишу, пан староста.
— Сказочку, это можно, — оживился Лавруня. — В давние, значит, времена писарь один из управы напился в стельку, поклал голову на руки и храпит себе за столом. А тут нелегкая пристава принесла. Растолкал он писаря: «Ты на службе, свинья эдакая, или где?» Писарь, глаз не продравши, отвечает: «А вы мне не тыкайте!» Глядь, а перед ним сам пристав. «Где староста?!» — кричит пристав. «А они туточки, в свинарнике протрезвляются…»
Лавруня засмеялся, как молодой.
Так и обжег тот смех Шуляка.
— Ты мне цирки свои не строй! — взвился он. — Это тебе не при большевиках, кончились ваши смешочки! Вишь, земли ему в казане да с ложкой не поднесли, так он уж и на великую Германию бочку катит. Под немцем сейчас земли той хочешь — ешь, хочешь — кидай: от Ламаншев до Волги. А только таким голопупым, как ты, — вот земельки!
Степан смачно скрутил дулю и поднес к самому носу деда.
— Известное дело, дошли и до Волги наши освободители, спасибо, господи, — закивал Лавруня, косясь красным глазом на Степанов кулак. — Это вроде как я парубком в Вересочи к девке ходил. А назавтра хлопцы и спрашивают: «Ну, Лавруня, как там, в Вересочи, было?» — «Та добре было, — говорю. — Раз сходил — два раза побили…»
Степан как держал кулак у дедова носа, так что было сил в руке и ткнул им в лицо. Голова Лавруни стукнулась о косяк, из разбитой губы побежала кровь, но он еще пытался улыбаться:
— А помнишь, Степан, как я приходил к тебе просить за свою дочку, чтоб не гнали ее в Германию? Пожалей стариков, хоть одно дитя оставь, говорил тебе, двоих уже забрал у меня, баба от горя согнулась. А ты оскалился, как пес скаженный: «Эх, как дам сейчас! И в подвал замкну!» Смотри, Степан, придет година — и веревке радехонек будешь, чтобы свою иудину жизнь окончить. Тогда много что поймешь и за многим пожалкуешь. Потому что и свинья раз в жизни в небо глядит: когда колют ее…
Красный туман застил глаза Шуляку. Он ударил Лавруню под дых. Дед упал на дверь, та открылась. Шуляк бил и уж не видел, куда бьет. Лавруня мешком свалился на крыльцо, покатился по ступеням — Степан опустился следом за ним, продолжая месить худое дедово тело сапогами. Испуганный голос Варакуты отрезвил его:
— Пан староста! Пан староста!
Лавруня неподвижно, как вымолоченный сноп, лежал посреди двора, орошенного кровью. Капли крови темнели на передках Степановых сапог.
— В подвал прикажете, пан староста? — подплыло к нему белое лицо Девятки. Слабаки, боятся и своей и чужой крови, только на нем, на Конюше, все и держится!
