Мать развела огонь, и пока печь нагревалась, сбегала в дом за деревянной лопатой на длинного черене.
Когда печь нагрелась как следует, мать одну за другой брала корзинки, выкладывала тесто на лопату и сажала хлебы в печь.
Сын закурил сигарету, приподнялся на локтях и, повернувшись к матери, спросил:
— Кто все это есть-то будет?
— Чего тут, всего пять хлебов, ведь праздник большой скоро. Ты что, забыл? — ответила мать.
— Да не забыл, а все равно, кто столько съест?
— Приедут наши с севера, и Мишко, поди, приедет, — сказала мать.
— Письмо прислали? — удивился сын.
— Сон мне приснился…
— Ах сон приснился, — улыбнулся сын.
— Не оговаривай их! — напустилась мать.
— Дождешься их, после дождичка в четверг, — сказал сын.
— Летось не могли приехать, сам знаешь, — заступалась мать.
Сын не стал перечить и побрел на загуменье.
А вечером весь дом благоухал свежим хлебом.
Яно резал ломтиками домашнее сало. Хлеб можно было и не резать, он просто таял во рту, корку одолел бы даже беззубый старец. Каравай убывал на глазах.
— Смотри не подавись, — сказал отец сыну и тоже отрезал себе ломоть.
Сын ответил улыбкой.
— Видал нашу кукурузу? — спросил отец.
Сын отрицательно покачал головой.
— Сколько початков поломали! Не успеет созреть, останутся одни стебли, — сокрушался отец.
— Цыгане воруют, початки уже можно варить, — задумчиво сказал сын. — Надо бы их подкараулить.
— Я ходил глянуть и на Штефанову, похоже, у него не воруют.
— Наша у самой дороги, рвать сподручно. Надо бы отвадить этих черномазых, — сказал сын.
— Хорошо бы, да только цыган нынче тоже барином стал. Пойдет нажалуется, нам же и нагорит. Надо сеять кукурузу на другом участке, не у всех на виду, — рассуждал отец.
— Подстеречь их — и баста, — настаивал сын. — Пускай жалуются, пускай ходят…
— Гляди-ка, ты боялся, что не съесть, а одну буханку почти прикончили, — заметила мать.
— А сама почему не ужинаешь? — спросил отец.
— Желудок опять побаливает, маринованный огурец съела, наверно с этого.
— Надо бы тебе доктору показаться, — сказал сын.
— Вот еще, стану я по докторам разъезжать, дома дел невпроворот. Завтра собью масло, чтоб свеженькое было к их приезду.
— Верно, верно, — поддакивал отец.
Яно закурил. Часы тихонько тикали. Вдруг распахнулась дверца над циферблатом, высунули головы кукушки, закуковали. Пробило восемь часов.
Яно спал в задней комнате, которая использовалась и под зерно. Под окном груда ячменя, на другой половине гора ржи, отделенной от ячменя досками. В свободном углу железная кровать, в ногах стул с резной спинкой. На стул Яно складывал одежду на ночь.
