Если тут и привлекается иногда время, когда от него невозможно нацело абстрагироваться, то в качестве лишь координаты, относительно коей можно было бы изложить устанавливаемый цикл зависимостей по тому же типу, как мы устанавливаем закон изменения кривой в зависимости от координатной оси абсцисс. Это время не как фактор, влияющий на течение событий, а как порядок распределения вещей, в сущности нечто пространственное.
Даже там, где в сложных течениях истории мы улавливаем закономерные постоянства, «эпохи-типы», для которых как будто выясняются своего рода законы истории, дело идет о чем-то постоянном среди текучего, о чем-то неувлекаемом и неизменяющемся от времени, о чем-то вневременном!
18 сентября 1923
Глеб Успенский никак не мог понять, что это казалось нашему православному народу таким «хорошим» в монастырях, зачем это люди ходили пешком за тысячи верст, только чтобы побывать в обители, подышать ее воздухом. Что тут такого «хорошего»? А дело очень просто. Хорошее в живом ощущении благолепия жизни! Так же, как смутная и мятущаяся душа поселяет вокруг себя атмосферу и фактическую проповедь смуты, недоумения, страдания и мрака, так ясная и умиленная душа лесного жителя-подвижника поселяла – и еще поселяет и после кончины – живую проповедь, живое ощущение Бога в мире, т. е. настоящее благолепие жизни и бытия! И утружденные души, несущие толчки и удары повседневной жизни, начинающие утрачивать благополучие и красоту в своей личной жизни, естественно поднимаются и тянутся странническими вереницами к тому светлому и тихому «земному раю», где дышится благолепием жизни, радостью с Божием строем в мире!
Тут удивительнее скорее то, что такие тонкие и умные по-своему люди вроде Успенского не могут понять и видеть, что так просто!
«Большинство армии – солдаты – мало озабочены будущим: они всецело живут настоящим», – писал Цезарь Ложье о настроении великой армии Наполеона перед вступлением ее в роковые равнины России (Ц. Ложье. Дневник офицера великой армии. Москва, 1912, с. 2 3). Только немногие люди среди офицерства и генералитета испытывали смутные предчувстия ожидающих их бедствий. Что же? «Здоровое ли легкомыслие» большинства говорило тут, то «здоровое» легкомыслие, которое помогает беззаботно пресмыкаться и отдаваться во власть влекущих сил, – force majaure? Для одержимых здоровым легкомыслием, которое ставится в плюс Возрождению, по сравнению со средневековым трагизмом мироощущения, не существует трагических предчувствий, не заговаривает совесть, молчит пророческое слово, не внятны голоса «Dies irae». <…> И это при всем том, что именно руками этих самых людей, охваченных здоровым легкомыслием, вносится трагический ужас в жизнь мира, и ими, как молотом, дробится, разбивается в куски история!
