Сильные и дорогие люди отличаются преобладанием, неограниченностью динамического духовного начала. Чем человек более мертв, тем более выражена его личность.
26 сентября. СПб
Надо хорошо относиться к человеку, чтобы он стал в Ваших глазах хорошим. Нет удивительного в том постоянно повторяющемся факте, что после известного времени знакомства с человеком, «казавшимся таким хорошим», Вы начинаете удивляться, что же Вас могло в нем привлечь; этот факт совпадает по времени с началом Вашей критики Вашего знакомого. И приоритет тут принадлежит именно Вашему отношению к человеку: сначала Вы изменились к нему, и тогда он стал казаться хуже, чем был в Ваших глазах до сих пор. Раньше Вы подошли к нему с открытою верою в него, и Вы могли тогда с ним жить, потому что тогда он оказывался для Вас хорошим. Теперь Вы стали критиковать, вера в него отошла на второй план, и он <…> стал для Вас не таким, как был, и Вы уже не можете с ним жить. Тут повторяется старая истина: действительность отвечает Вам так, как Вы ее спрашиваете; она такова, какою Вы хотите ее видеть.
27 сентября
Кругом царствует подсознательная жизнь. Я издавна нес в своей душе нечто, что имел сказать, уяснить в сознании, чтобы сделать жизнь человеческую сознательнее. Труд это большой – самому себе выяснить, что несешь в душе, т. е. из области чувства и намеков перенести это на язык общего сознания. И за это время я ослабевал и падал: подчас казалось, что уяснение сознанию моих главных чувств – дело не моих сил, мне же дано лишь далее продолжать жизнь в чувстве, и я бросался в монастыри, к староверам. Но та же жизнь, которая приводила меня туда, она же и не давала мне совершить этот искусственный шаг. А люди со стороны не понимали моих поступков, им казалось, что я все «изменяю убеждения», что я «увлекаюсь». Моя надежда, что Бог даст мне время рано или поздно уяснить себе и другим то, что было у меня в душе издавна. Когда создастся наконец моя спокойная жизнь и мне можно будет отдаться работе, должна начаться издавна желанная работа.
Жизнь моя представляется мне какою-то комнатой, в которой во всех направлениях натянуты нити и проволоки; и многие из этих нитей и проволок натянулись на моей памяти, – я помню, как сам участвовал в их укреплении. И теперь от них, этих нитей и проволок, я не могу двинуться, сделать свободного движения, не только выйти из комнаты. И куда ни пойду, кого ни увижу, везде чувствую, что, задевая за новую нить, ощущаю на своем пути новую проволоку. Весь я этими проволоками опутан. И неужели я не выйду из них, неужели для меня закроется свет и не будет больше свободы? Неужели надо сказать «прости» своему сокровищу?
