У Кропоткина есть сходство с Толстым не только в наружности! Тут общее с «барским демократизмом» инстинктов и вкусов! Своего рода «органическое народничество».
Ленивые, схематические умы скорей норовят шагнуть к концу как-нибудь без исторического труда, как-нибудь случайно, «авось выйдет!» Таковы анархисты и народники левого пошиба.
Это надо было ожидать из предсказаний Демолена: где так слаба воля и индивидуальная инициатива, как в России, там для социализма наилучшая питательная среда, и именно для этого спокойного, теоретизирующего, немецкого социализма скрытых буржуа-«пролетариев» фабрик и городов…
Все интеллигенты более или менее похожи на граммофоны: в своем индивидуализме и интеллектуализме они находят в жизни лишь поводы для болтовни на свои модные темы. Жизни в ее непосредственном прямом значении они не чувствуют, ибо в ней не участвуют. Не участвуют же потому, что они стоят принципиально вне общей народной стихии.
Можно ли рабски любить? Любовь всегда дар от избытка сердца!
Бог есть то живое, действенное лицо, которое нас всех объединяет. Для еврейства Он был объединяющим лицом Израиля. Для Ф. М. Достоевского Он – всеобъединяющее лицо народа. Для нас Он – всеобъединяющее лицо человечества, через которое мир творится заново, и не по идеалистической человеческой выдумке, – как склонен думать Горький, – а потому, что человечество – участник и элемент мирового творчества, участник и слуга Бытия!
Индивидуализм в конце концов – солипсизм. А солипсизм всегда монархичен и анархичен, поскольку монархизм его исходит из себя и заставляет мир вращаться около себя! Другое дело монархический принцип для тех, кто его признает независимо, помимо и выше себя! Тогда это антипод анархизма, ибо живет признанием Закона вполне независимо от индивидуальных вожделений и исканий.
Вот эта драгоценная способность перешагнуть через свои абстрактные предвзятости и увидать то, что есть, – несравненная красота Толстого!
Тут была инстинктивная догадка, что надо отказаться от всего своего! Уход Толстого – попытка вырваться от самого себя, от Голядкина!
Не в том дело, что я трагически представляю себе вещи и жизнь, а в том, что она объективно трагична, а я только чувствительнее, чем большинство людей, к этому объективному трагизму человеческого бытия и из чувства внутренного достоинства не обманываю себя, не заглушаю памяти об этом внутреннем трагизме ни развлечением, ни отвлечением, ни заговариванием. Ведь это все самообман, к которому прибегают из малодушия! Из чувства достоинства надо смотреть на вещи открытыми глазами и, вместе с тем, никогда не впадать в новое малодушие в виде какой-нибудь пессимистической философии. Это тоже гадость и самообман или, еще хуже, обман других. Ибо справедливо ведь сказать, что пессимист развивает свои философские сплетения для своего же наслаждения! <…> Закрыть глаза на принципиальный трагизм человеческого бытия значило бы жалко обманывать себя, и это не пессимизм, а это есть просто ясность видения того, что есть! И если этой ясности видения нет, жизнь грозит тем более ударить человека.
