Туруханск меня не восхитил. Город как город - небоскребы, широкие проспекты, экзотические парки, вечерние гулянья на Енисее... Только золотые лиственницы, впадавшие в осеннюю дрему, да показанное ночью местным Управлением Земной Оси красочное полярное сияние впечатляли: ни такого густого золота деревьев, ни такой неистовой светопляски в небе в других городах не встретишь.
В ресторане я увидел Кондрата. Собственно, не я его, а он меня. Я сидел за столом, он подошел, сел, кивнул, ткнул вилкой в закуску, прожевал и хмуро выговорил:
- Здравствуй, Мартын. Ты что здесь делаешь?
- То же, что и ты - ужинаю, - ответил я.
- Ты же на Тихом океане.
- Был.
- Сейчас в Туруханске?
- Сейчас в Туруханске. Тебе не откажешь в наблюдательности.
- Перестань ерничать! Что за привычка надо всем издеваться?
- Иронизировать, а не издеваться, - поправил я. - И не надо всем. Ты преувеличиваешь.
- Я здесь живу, - сообщил он.
- В Туруханске? Влечет к большим городам? Не ожидал.
- Не влечет, нет. Я здесь учился. А родной дом - на Курейке. Слыхал, наверно? Речка небольшая, около тысячи километров, но красота! Мартын, поедем со мной! Еще две недели до учения. Метеорологи обещают у нас небывалую осень - теплынь, тишина. Будем грибы собирать, удить рыбу. Ты знаешь, какая рыба? Нельма, муксун, хариус, попадается и осетр. От одних названий во рту слюна! Не пожалеешь!
Я еще не слышал от Кондрата столь зажигательной речи. Даже когда он излагал свои космогонические идеи, у него так не светились глаза.
- Мы ведь хотели собраться пораньше, чтобы поработать еще над идеей, - напомнил я.
Он вмиг потускнел. У него была своеобразная внешность - черные лохмы прикрывали две трети могучего лба, скуластые щеки, выдвинутые вперед двумя подушками, почти поглощали собой незначительный нос, широкий рот окаймляли слишком тонкие губы, а подбородок вообще не годился для такого массивного лица - слишком маленький, к тому же и округлый. Тонкие чувства - нежность, ласку, тихое удовольствие, вежливое неодобрение - таким невыразительным лицом не изобразить. Да он и не старался их изображать, они были ему не по душе. Уже при первой встрече с Кондратом меня поразили его глаза. Они легко вспыхивали и погасали, то расширялись так, что становились огромными, то суживались до щелок. Ярко-голубые на темнокожем лице от предков эвенков - и таких прародителей Кондрат отыскал в своей родословной, - в минуты крайних чувств его глаза вдруг меняли свой цвет. Это звучит фантастично, но в воспоминании я вижу со всем ощущением реальности несхоже разных Кондратов - безмятежно голубоглазого и почти черноглазого. И все это его родные краски, не моя придумка.
