А наутро перед нами предстало чудо — самая древняя русская деревянная шатровая церковь на крутом берегу, в стороне от домов, за погостом. Из толстенных бревен срублена (такого лесу и нет теперь!). Стукнешь по бревну — звенит как литое. А ведь восемьсот лет простояла Усть-Выйская церковь. На входной двери замок, ключ у дьяка, а дьяк на покосе вверху по реке. «Может, вернется к вечеру, а может, до завтрего на лугах останется. Пора-то горячая: день год кормит!»
Так и не попали мы в этот старинный храм, сотни лет украшающий берега Выи и Пинеги.
Усть-Выйское в восьми сотнях километров от Архангельска. Раз в году по высокой воде приходит сюда буксир с двумя баржами с товарами, мукой, крупами. В общественном магазине напасено всякого добра. И харчей, и одежи, и обувки, что хочешь — все есть. Даже моссельпромовский шоколад. Как-то после малоснежной зимы быстро сошла полая вода, и баржи не дотянули до Усть-Выйского. И ничего! Хватило запасов до следующей весны.
Корчагин уже с ночи расспросил, у кого бы купить лодку, чтоб сплавиться до Карпогорья. Там на пароход сядем. К полудню изладили нам долбленку. Мы купили на неделю провианта и распрощались с ямщиками. Завтра им в обрат, а нам сегодня вниз по Пинеге.
Плывем день, другой, третий. Все шире становится русло, выше берега. Вот уж врезалась река в белые известняки, сверкающие на солнце гипсовыми друзами кристаллов. К самому обрыву подступают могучие лиственницы. Сквозь прозрачные кроны синеет небо, проплывают сверкающие облачка.
Застала нас ночь под таким берегом. Подтянули лодку на бечевник, а сами поднялись на гору. Смастерили шалаш, вроде как у Петровича, только крытый душистыми и нежными ветвями лиственницы. Долго сидели у костра. Корчагин еще листал дневник, а я пошел проведать лодку, не унесло бы ее быстрым течением.
Вышел к обрыву и обмер: за рекой, над лесом, на ночном небе раскинулась радужная арка. От нее стрелами вверх выметывались разноцветные лучи. Они то застывали на мгновение, то исчезали, то снова оживали. В школьной книжке издания Девриена видел я цветной рисунок северного сияния, но то, что наблюдали мы тогда, было стократ красочнее.
Уже минула полночь. Корчагин ушел подбавить дров в забытый костер и позвал меня спать. Когда стало меркнуть сияние, улегся я на хвойный тюфяк и так и уснул, может быть, даже с открытыми глазами.
Много раз видел я потом северное сияние, то в форме колышущихся в небе зеленых лент, то в виде прожекторных лучей, то ярких, словно орденские колодки, отрезков дуги, но такого чудесного сполоха, как называют его русские люди на севере, не видел никогда.
