В Лабе мы поедем через несколько дней, а сегодня путь наш лежит в небольшую рыбацкую деревушку Канере. Мсье Анис говорит, что там есть мангры, а это такая штука, с которой стоит познакомиться получше и поближе. На всякий случай я захватил с собой, помимо обычного снаряжения, еще маску для ныряния и несколько запасных стеклянных баночек.
Сначала мы катим по прежней дороге в сторону Какулимы, и далекий силуэт ее вновь возникает перед нами. Но потом Селябабука сворачивает на боковую дорогу, ведущую к океану. Она значительно хуже магистрали: по нашей терминологии — это грунтовая улучшенная дорога, и вдоль нее то и дело попадаются щиты с надписью «Общественные работы». Когда же наш автобус приближается, гвинейцы бросают лопаты и кирки и приветственно поднимают руки. Замечаю среди рабочих африканца-альбиноса. Он — в белой, до земли, национальной одежде бубу, у него серо-белое лицо и серо-белые волосы, а черты лица — типично африканские: крупный с широкими ноздрями нос, вывернутые большие губы. И поднятая в приветствии рука — узкая, с тонкими длинными («музыкальными», как сказали бы мы) пальцами.
Мангровая растительность одинакова на всех тропических побережьях Мирового океана — в своей основе, по крайней мере, — и, стало быть, забравшись в мангры, я увижу типичнейший уголок тропиков. Это обстоятельство настраивает меня на торжественный лад, и я нетерпеливо посматриваю на красную ленту дороги, которая уж слишком медленно катится нам под колеса, и на сурово спокойного, величественного Селябабуку. Наконец впереди показываются круглые, крытые соломой хижины, и автобус останавливается на центральной деревенской площади.
Говоря по правде, глаза разбегаются. Неудержимо влечет к себе берег океана, но хочется заглянуть в хижины, хочется получше рассмотреть хлебные деревья, зеленые рубчатые округлые плоды которых похожи на плоды маклюры, растущей у нас на Кавказе, хочется хоть немножко познакомиться с особенностями быта…
Решение принимается компромиссное — мы потихоньку двигаемся в сторону моря, приглядываемся к людям и останавливаемся у рощицы кокосовых пальм, в тени которых высится хижина. Нас окружают взрослые гвинейцы, а маленьким гвинейцам нас видно плохо, и один из них — самый маленький и самый догадливый — ловко вскарабкивается на кокосовую пальму.
Люди вокруг нас как будто бы и стоят вразброд, и двигаются как хотят, и говорят все сразу, но постепенно я замечаю, что в толпе есть свой центр притяжения, есть человек, на которого ориентируются. Это — высокий пожилой мужчина, одетый в длинный полосатый халат; на голове у него вязаная шерстяная шапочка — такие иногда надевают у нас лыжники или конькобежцы, — и необычность головного убора как-то особенно выделяет его. Африканца зовут Алиун. Он — выборный глава рыбацкой деревни… Заметив, что я беспомощно кручу в руках здоровенный кокосовый орех, он берет его у меня, кладет на землю и несколькими ударами длинного кривого секача счищает с ядра толстый слой коры и волокна. Потом Алиун, легонько ударяя по кончику ядра, пробивает в скорлупе два отверстия и протягивает ядро мне — можно пить… На вкус кокосовое молоко, когда орехи уже начинают созревать и на стенках откладывается копра, похоже на снятое, чуть подслащенное коровье молоко.
