Не думаю, что до постройки железной дороги от Каира до Асуана путь к Сиене был легок для европейцев. Но до Хартума, что естественно, он всегда был неизмеримо труднее, и Хартум воспринимался путешественниками как далекая-далекая Африка. «Хартум», кстати, означает в переводе с арабского «хобот». А происхождение этого своеобразного названия объясняется так: основной район города (есть еще Омдурман, Северный Хартум на разных берегах Нила) расположен на вытянутом мысу между Белым и Голубым Нилом, который изысканная арабская фантазия сравнила с хоботом слона.
Мы летели на Хартум по прямой, почти по меридиану — Москва, Каир и далее на юг… Самолет из Москвы уходит глубокой ночью, и рассвет встречает путешественников уже у берегов Африки, а Каир первым на заре раскрывает для них двери своего аэропорта.
В данном случае — действительно только аэропорта, и через час мы снова поднялись в воздух.
Вот тогда и увидел я впервые Нил сверху. Я плавал по Нилу, стоял на его набережных, смотрел на него из окна вагона или микробаса, купался в Ниле, наконец, а тут он вдруг уменьшился в размере, изменил свой облик, и я сперва не узнал Нил: долго казалась мне Нилом вся его долина — матово-синяя, с зеленоватым оттенком, на которую неудержимо надвигались с двух сторон пустыни, иссеченные светлыми следами хлыстов (персидские владыки секли цепями море, уничтожали неугодные им реки; нельзя ли предположить, с усмешкой думал тогда я, что и фараоны секли пустыни).
Несложный оптический обман разъяснился, когда самолет пошел непосредственно над долиной Нила. Я увидел тогда посреди матово-синей полосы мутно-серую, издали неразличимую, петляющую реку, а самая долина запестрела зелеными и бурыми квадратами полей, вполне такими же с самолета, как и у нас в России.
Но самое сильное впечатление произвели на меня «следы хлыстов» — русла рек и ручьев, некогда бежавших со всех сторон к Нилу.
Пустыня буквально исчерчена, изборождена ими; сверху они — наиболее запоминающийся и удивительный штрих в ее облике, ибо меньше всего ожидаешь увидеть такое.
Я сидел у окна. В моем распоряжении имелся бинокль, и в моем распоряжении имелось почти неограниченное время, чтобы подумать — путь от Каира до Хартума не так уж близок даже по современным масштабам. Бинокль мог и приближать, и удалять предметы.
Мысль — тоже.
Я думал сначала о невероятном — о том, что и Аравийская, и Ливийская, и Нубийская пустыни — Сахара в целом! — некогда были зелеными, цветущими, как обычно пишут в книгах.
