На пределе жизни | страница 61
Наши продовольственные запасы иссякали. В избытке оставались только соль и чай. Но патронов хватало, и нужды в мясе мы пока не терпели. Гораздо хуже дело обстояло с обувью. Острые грани базальтовых обломков нещадно резали кожу, и сапоги, к тому же постоянно сырые, разваливались. В резерве имелись две пары резиновых сапог маленького размера; они пришлись впору только Герману и Вениамину Михайловичу.
Остальные берегли свою обувь как могли и всячески холили ее. Я теперь ходил в сапогах, перевязанных веревкой, ибо иного пути укрепить подметки не было. Даня и Дима часто латали сапоги.
Короче, эта проблема серьезно волновала нас, заставляя все чаще задумываться о необходимости доставки новой обуви самолетом.
Некурящий не может понять, что значило для нас, четырех курильщиков (за исключением Славы и Вениамина Михайловича), остаться на необитаемом острове без табака и папирос. Но это случилось. Курильщики стали злыми, раздражительными и мечтали о самолете уже в табачном томлении.
Все — и курящие, и некурящие — скучали по письмам и газетам. Небольшая походная рация позволяла нам поддерживать связь с соседями, но широковещательных радиостанций не принимала. Со дня высадки последних островитян, Германа и Димы, мы почти ничего не знали о жизни, происходящей на Большой Земле. И хотя время от времени мы и узнавали о главных новостях от темповских радистов, но считали, что этого недостаточно. Исправно по радио приходили и весточки от родных и друзей. В Темпе и Тикси нас ждали письма. Это было куда больше, чем лаконичные, неизбежно шаблонные радиограммы.
Наконец, раздумья о том, стоит или нет просить самолет, кончились. Появился «тяжело больной»; у Дани разболелся зуб. Да, да, — только зуб.
У меня, хоть и редко, прежде тоже болели зубы. Дожидаясь очереди на прием к зубному врачу, мне, разумеется, приходилось видеть людей, монотонно стонущих или дико вскрикивающих от боли. Однако все это не шло ни в какое сравнение с муками Дани. Вначале его щеку раздул флюс, пышный, но терпимый, вызывавший у всех, в том числе и у пострадавшего, незлобивые смешки. Даня по-прежнему работал, ходил в маршруты и только по ночам, согревая щеку, спал в нахлобученной шапке.
Прошло два-три дня, и стало выясняться, что болезнь зуба дело нешуточное. Опухоль оставалась прежней, но боль стала невыносимой. Даня перестал есть, спать и, хотя всячески крепился, начал вполголоса стонать. Заниматься своими делами он, конечно, не мог.
